Ольга Тарасевич - Тайна перстня Венеры

Мысль оборвалась внезапно.

Легок на помине!

В туалете появился Сервилий, и Феликс, презирая себя, понял, что сжимается, съеживается под темным дурным взглядом хозяина. Вроде бы ни в чем не виноват перед ним, а все равно хочется провалиться сквозь землю. Лицо Сервилия опять искорежено ненавистью, он скрипит зубами, и руки сжимаются в кулаки…

– Приветствую тебя, великий музыкант! Ты по праву занимаешь свое место, оно соответствует твоему духу и наклонностям. – Сервилий, остановившись перед Феликсом, нервно повел шеей и взмахнул ладонью, отчего краешек белоснежной тоги, застегнутой брошью из красного сверкающего камня, едва не соскользнул с плеча. – Я давно заметил: от тебя бессмысленно ждать добрых дел или благодарности. Но я не сержусь на тебя. О нет, совершенно не сержусь! В знак моего прекраснейшего к тебе отношения я приготовил кое-какой подарок. Ты очень обрадуешься. В общем, можешь попрощаться тут со всеми. Вряд ли ты еще когда-либо сможешь лицезреть своих товарищей, с которыми ты занимался таким важным делом. Однако же не печалься. Тебя ждет еще более приятное времяпрепровождение…

Голос хозяина звучал обволакивающе-мягко. Обычно Сервилий вообще производил впечатление очень спокойного, уравновешенного человека. Любил читать философов, упражняться в ораторском искусстве в термах. А еще мог, устроившись с чашею вина в атрии, часами слушать, как журчит хрустальный фонтан, омывая струями воды белый мраморный кувшин. И после случая с женой внешне он остался таким же. Вряд ли бы кто-нибудь поверил, что этот статный мужчина может часами истязать соперника, наслаждаясь стонами мучающейся окровавленной плоти…

Когда они вышли из здания общественного туалета, Феликс с удовольствием сделал глубокий вдох, набрал полную грудь холодного чистейшего вкусного воздуха. И, сразу же бросаясь вдогонку, закашлялся. Сервилий, как назло, шагал так быстро, что его белая тога стала напоминать стаю вспугнутых чаек.

Кружится голова – вокруг свежесть, всюду приятные запахи. И ноги слабые, дрожащие…

Едва поспевая за хозяином, Феликс лихорадочно прикидывал, что за очередную пакость задумал мстительный рогоносец.

Судя по тому, что они шагают в сторону, противоположную от самой главной улицы Эфеса, улицы Куретов, застроенной роскошными особняками и лучшими магазинами, о возвращении в огромный красивый дом Сервилия речи не идет. Скорее всего, хозяин решил найти для своего «любимого» раба новую, как всегда, мучительную работу. Но какую?..

Отдать в строители? Действительно, тяжело ворочать каменные глыбы, выкладывать стены из известняка или мраморные полы. Но после туалета такая работа кажется счастьем – свежий воздух, достаточно времени для сна, да и кормят, наверное, рабов на стройке неплохо. Разве много настроишь на голодный желудок?

Или вздумал сгубить на каменоломнях? Ох, там сыро, темно. Кровавые мозоли на руках, порванные мышцы и связки, вечно ноющий от поднятия тяжестей живот, соленый пот, разъедающий глаза… Безусловно, вот она, изощренно-достойная месть за касание упругой груди Флавии, золотистого курчавого треугольника внизу круглого животика…

– Пришли. Проходи же, мой… дорогой друг. – Сервилий подтолкнул опешившего Феликса в спину. – Вот и обещанный сюрприз: я продал тебя ланисте [18]. Надеюсь, по вкусу придется новая интересная жизнь. Впрочем, даже если и не понравится, не ропщи на судьбу. Недовольство весьма быстро иссякнет, так пересыхает ручей в жаркую пору года. Вряд ли ты протянешь здесь слишком долго.

От восторга он едва не задохнулся.

В это было невозможно поверить!

Стать гладиатором! Выходить на арену в шлеме, закрывающем лицо широким забралом, с большим выпуклым прямоугольным щитом-скутумом; с наручем на правой руке, сжимающей меч-гладус! А впрочем, может и не сделают мирмиллоном [19]. У ретиария [20]простые доспехи: металлический наплечник – галерус, надевающийся на левое плечо и закрывающий шею, а еще наруч на левой руке. Куда грознее его оружие: огромная сеть и трезубец. Устоять «рыбке» против такого соперника очень сложно, одно неверное движение – и тяжелая сеть опутывает тело, и только толпа на трибунах решает, будет ли мирмиллон жить дальше. Какие это, должно быть, напряженнейшие, изматывающие мгновения: через застилающую глаза кровь вглядываться в стоящие на скамьях амфитеатра фигуры, пытаясь разобрать, вверх, вниз ли направлены большие пальцы выставленных вперед кулаков…