Анна Данилова - Солнце в ночном небе

Сначала паспортный контроль, потом их попросили раздеться, разуться, положить все вещи в контейнеры. Возник скандал. С шумом и криками. Кричала все та же женщина, у которой на таможенном контроле отобрали всю дорогую парфюмерию, купленную ею в самолете у стюардесс.

– Мафия? Продаете духи тоннами, литрами, уговариваете, а потом на таможне их конфисковывают. По новому закону? Какую такую жидкость нельзя перевозить? Это что, взрывчатка? Так почему вы не рассказали нам об этом в самолете, когда разносили эти духи? Вы знаете, сколько я за них отвалила? Отдайте мне мои духи... Отдайте!

Валю взяли за плечо и забрали у нее из рук бутылку с лимонадом.

– Что это? – спросил таможенник на немецком.

– Лимонад, – она недоуменно посмотрела на Ольгу.

– Отдай им лимонад, они пить хотят... Нельзя провозить какое-то количество жидкости в салоне, понимаешь? У меня только что ножницы отобрали, бросили в урну. Терроризм! – Она пожала плечами. – Эй, где контейнер с моими сапогами?

– Что это? – Таможенник выудил из сумки Валентины флакон с духами.

– Духи. И ты хрен их заберешь, – сказала Валентина в надежде, что ее не поймут.

– Ладно, оставьте их себе, – вдруг услышала она чистый русский язык, и за ее спиной оказался совершенно другой таможенник. Его глаза смотрели бесстрастно, холодно, но незло.

– Противно все это, – вспыхнула Валя. – Ужасно... И в Мюнхене тоже так будет?

Но он ничего не ответил.

Пока все одевались-обувались – потеряли из виду знакомые лица, с трудом отыскали свой накопитель, вернулись в самолет – злые, потные, с шубами под мышками.

– Здравствуй, Германия! – Валентина бухнулась в кресло. За стеклом иллюминатора было уже темно. Подозрительный и неприветливый Дюссельдорф мерцал внизу далекими нереальными огнями.

Меликсер вошла в дом с тяжелой сумкой в одной руке и небольшой корзиной в другой. И сразу же, следуя инструкции, заперла за собой дверь. Вот теперь она снова была в доме совершенно одна, и все два этажа этого красивого просторного дома принадлежали ей. Но не как хозяйке, а скорее как смотрительнице музея.

Уборку она начала со спален, подняла на второй этаж пылесос и принялась чистить ковры. Это были дорогие турецкие ковры с густым и богатым орнаментом – и шерстяные, и шелковые. Они были новые, но Меликсер все равно слегка проводила по ним плоской лапкой пылесоса, втягивая невидимую пыль. Ей нравилось убираться здесь, где всегда было и без того очень чисто и, что самое главное, совершенно спокойно и тихо. Не то что в доме престарелых, где было ее постоянное место работы. Вот там она всегда чувствовала напряжение и ей казалось, что женщины, за которыми она ухаживала, раздражались уже оттого, что видели перед собой олицетворение само`й молодости. Ведь и они тоже были когда-то молодыми и красивыми, ни от кого не зависели, много работали и вот на старости лет оказались в этом странном месте. Да, безусловно, и Люлита, которая пристроила ее сюда (где проработала много лет), считала, что за старушками хорошо ухаживают: их окружает стерильная чистота, за их здоровьем следят опытные врачи и медсестры, они получают хорошее питание, но все равно они жили среди таких же, как и они сами. И кто-то, видимо, хорошо постарался, чтобы внушить этим несчастным женщинам, что дом престарелых – идеальное место, где можно спокойно пожить перед смертью. Меликсер же так не считала. В ее Турции, о которой она постоянно грезила, за старыми людьми «смотрят» близкие родственники. И это – норма. Она вспоминала свою бабушку, которая много лет жила в их доме вместе с родителями и братьями Меликсер и до самой смерти чувствовала себя среди своих родных счастливой, обласканной.

Меликсер приехала в Германию вместе с братом, Рами, пять лет тому назад. Рами предложили в Деггендорфе хорошую работу, а Меликсер сначала жила с ним в пансионе, готовила ему, стирала. Но Рами очень скоро женился на хорошенькой молоденькой немочке, Еве, и переехал к ней, Меликсер же осталась одна. Можно было, конечно, вернуться домой, в Стамбул, но ей так понравилась Германия, что она решила еще немного пожить здесь, скопить денег на учебу. Хозяин пансиона в Деггендорфе подсказал ей, что в Штраубинге, в доме престарелых, есть одно место горничной, и, если она не против, он позвонит своей сестре Люлите, и та расскажет, в чем будет заключаться ее работа. Так Меликсер познакомилась с Люлитой Крафт. Люлита была старше Меликсер на двадцать пять лет. Полноватая, но пышущая здоровьем розовощекая женщина с открытой улыбкой и добрыми глазами, Люлита сразу же понравилась Меликсер, и она посчитала за счастье работать рядом с ней где угодно. Рами немного обучил ее немецкому, Люлита же, купив ей словари и самоучитель, сама занялась ее образованием. «Пойми, Меликсер, без языка тебе здесь будет очень трудно. Учи, зубри, иностранный язык еще никому не помешал». Понятное дело, она говорила это по-немецки, но Меликсер каким-то невероятным образом ее понимала. Точнее, догадывалась, о чем идет речь.