Анна Данилова - Когда меня не стало

– Боюсь, что не получится. Ты – эмоциональный человек, ты захочешь выйти, чтобы проститься с ним…

– Может, и так, но все равно… – Она пожала плечами и не спеша направилась в сторону парфюмерного отдела, остановилась на полпути, вопросительно заглянула в глаза своему благодетелю, но потом, очевидно, передумав, вновь продолжила свой путь.

– Ты хотела меня спросить, можешь ли ты купить духи? – поинтересовался Григорий Александрович уже в машине.

– Да, все правильно. Но во всем надо знать меру. Так говорила наша воспитательница в интернате. Которая, кстати, ни в чем не знала меры: она много ела, пила, курила и спала. А еще она ругалась, как портовый грузчик.

– А как с чувством меры у тебя?

– По обстоятельствам. Я ограничилась туалетной водой, она стоила всего сто долларов. А теперь поедемте скорее, мне не терпится снять с себя чужую одежду, вымыться и одеться во все это. – Она положила ладонь на лежащий у нее на коленях большой пакет. – Вы правы, эта поездка немного привела меня в чувство.

– Я рад.

В половине первого они подъехали на машине к воротам кладбища. И, как оказалось, вовремя. Провожающие в последний путь Макса Лермана и его супругу Изабеллу высыпали из микроавтобусов и столпились возле большой могилы, куда Марк Фишер и Давид Парсамян с помощью еще нескольких мужчин несли два больших полированных деревянных гроба с массивными витыми ручками.

– В одном из них, должно быть, лежу я.

– Не надо говорить об этом. Постарайся абстрагироваться от происходящего. В конце концов, вполне могло случиться, что в момент взрыва рядом с машиной, куда намеревался сесть твой муж, находилась какая-нибудь женщина. Я слышал, что пожар был сильный, поэтому неудивительно, что на месте взрыва нашли женские останки. И если ты не хочешь объявляться – это твое личное дело. Ты наверняка начиталась бульварной литературы, и теперь, по законам жанра, ты будешь мстить. Это понятно.

– А вы мерзавец. – Она повернулась и больно ущипнула сидящего по левую сторону от нее Григория Александровича за руку. Он даже ахнул.

– Перестань хулиганить. И вообще, ты – сейчас, во всяком случае, – должна вести себя подобающим моменту образом: сидеть смирно и проникаться всеми соответствующими чувствами…

– Вы циник. Я не вижу Макса, и мне трудно представить себе, что в одном из этих шикарных ящиков действительно лежит Макс. Я должна выйти из машины и заглянуть в окошко. Там же есть прозрачное окно? Скажите, есть? Давайте подъедем поближе, встанем в сторонке, но так, чтобы я могла хоть что-нибудь увидеть… Вы не ответили, там есть окошко?

– Есть, конечно. Но не советую тебе смотреть на пригоршню обгоревших костей. Это неэстетично. Даже если кости покоятся на белом атласе. Пусть Макс останется в твоей памяти красивым молодым человеком, таким, каким он выглядел на вечеринке в «Европе».

– Согласна. Но если я захочу выйти, не останавливайте меня…

Они подъехали поближе, и, конечно же, появление черного «Мерседеса» рядом с процессией не могло не обратить на себя внимание. На них оборачивались, но за тонированными стеклами все равно никто ничего бы не увидел.

– Стоит тебе сейчас выйти, как у тебя начнутся сложности, я просто предупреждаю.

– Вы хотите сказать, что меня попробуют убить, чтобы уничтожить последнего представителя семьи Лерманов?

– Ты еврейка?

– Я – интернатка. Это моя настоящая национальность. Вы можете мне не поверить, но и Макс тоже из детдома. Просто он был очень красивым мальчиком, и его взяла на воспитание одна еврейская семья из Львова.

– Как ты думаешь, кто-нибудь сообщил родителям о его смерти?

– Не думаю. У них нет адреса. К тому же Марк и Давид неспособны на такие подвиги. Они слишком занятые люди, чтобы заниматься подобными мелочами. Я ненавижу их.

– И как давно?

– Что?

– Как давно ты их ненавидишь? Ведь еще совсем недавно ты была с ними дружна…

– А я отвечу. Причем довольно конкретно. С 15 июля.

– Понятно.

Гробы поднесли к могиле, Марк, высокий полноватый мужчина, принялся что-то говорить.

– Я ничего не слышу, – простонала Зу-Зу. – А ведь он говорит о том, какими мы были хорошими. Какая же мерзость – притащиться на собственные похороны! Поедем отсюда.

Но в последний момент она вдруг больно ухватила Григория Александровича за все ту же руку, которую недавно щипала, и, почти прижав лицо к прозрачному тонированному стеклу, устремила взгляд покрасневших от слез глаз в пространство.