Анна Данилова - Роспись по телу

Гел увидела перед собой множество розовых от света лиц. И услышала тихий барабанный рокот. «Болеро». И она забыла себя, ее тело стало существовать как бы отдельно от нее. Оно, проснувшись и вспомнив прежние нагрузки, двигалось плавно, гибко, вдохновенно. Незаметное движение – хвост лангусты улетел в зал, и его схватили под свист и хлопки. Пальцы медленно расстегивают хрустальные пуговицы…

Освещение изменилось, и большой розовый световой круг лег на столик прямо напротив Гел. И вдруг она побледнела. Мужчина во всем черном смотрел на нее жадным взглядом. Танец ее стал нервным, движения резкими, угловатыми. Ей захотелось одеться. И вдруг случилось то, чего никогда еще на ее памяти не было. Мужчина встал и направился прямо к ней. Карпович, наблюдавший эту сцену, смотрел на его правую руку, которая в любой момент могла выхватить из кармана пистолет. Но он так и не дождался…

– Гел, – мужчина остановился перед сценой и сказал так, что его услышала только стриптизерша. – Я пришел за тобой. Ты, конечно, хороша в этом костюме, но мне бы хотелось, чтобы ты устраивала такие танцы только дома, мне. Закругляйся, хватит будоражить мужиков, а то мне придется набить им морды… Я люблю тебя, забыл сказать.

Гел, все еще не веря своим глазам, принялась поспешно застегивать пуговицы. Это было то, чего еще ни разу в жизни себе не позволила на сцене ни одна стриптизерша. Она не раздевалась, а одевалась на глазах изумленной и ревностно настроенной публики.

Нодень снял ее со сцены и на глазах у всех поцеловал.

– Мужики, Гел выходит замуж, вы уж извините… – и под дружный рев толпы он на руках вынес Гел на свежий воздух. Александр поставил Гел как куклу на землю, прижал к себе: – Я же сказал, что я вернусь. Ну чего ты дрожишь? Поехали домой. Сейчас приедут Земцова, Шубин. Мы с двух часов в Москве, все искали подарки, заезжали к Юлиной матери… Они сейчас поехали за водкой… Завтра же у вашей подруги свадьба…

Нодень обнял ее, нашел в темноте ее губы и припал к ним. Его руки обвились вокруг ее талии, заскользили по бедрам:

– Знаешь, у меня идея… Вот только бы найти таксиста, который разрешил бы разложить сиденья…

Гел ответила ему жарким поцелуем. Шапочка с черными перьями упала в траву.

– Фиолетовый… – она улыбнулась сквозь слезы и прижалась к нему.

Солнечный луч упал на корзинку с апельсинами. Дмитрий взял один, очистил и, тяжело вздохнув, положил нежный плод обратно в корзину. В доме было очень тихо. Девушка, которая убирала здесь, ушла еще час тому назад. У нее нескладная фигура, но милое лицо. Маленький нос, большие черные глаза и красивый рот. Волосы – совсем черные волосы, ровно подстриженные, она закладывает их за уши. А уши просто чудесные – сливочного цвета, маленькие, аккуратные…

На столе возле корзинки лежит кассета. На ней наклеена белая полоска, на которой написано черными чернилами «Дмитрию Бахраху». Он уже несколько раз смотрел ее, слушал этот странный, немного глуховатый голос отца, как если бы тот действительно разговаривал с ним, находясь по ту сторону жизни. И каждый просмотр заканчивался многочасовой игрой Дмитрия на гитаре. Словно музыка была необходима для него, чтобы осмыслить услышанное, чтобы понять что-то важное, что поможет ему жить дальше.

Дмитрий вставил кассету в видеомагнитофон, сел и приготовился смотреть. Сначала на экране появилась черно-белая рябь, а потом – Михаил Семенович Бахрах. В светлом костюме и черной рубашке. Он сидел в кресле и, глядя на Дмитрия, разговаривал с ним так, как если бы на самом деле был живой.

« Привет! Ты удивлен? Ты думал, что раз я умер, то ты никогда больше не увидишь и не услышишь меня? Значит, ты ничего не знаешь о жизни и смерти …»

Обычно после этого обращения Дмитрий выпивал немного вина и брал в руки сигареты. Но сейчас ему не хотелось ни пить, ни курить, ни даже съесть этот чудесный и уже очищенный от душистой кожуры апельсин. Ему хотелось понять …

« Дима, сынок… Да, именно так я мечтал обращаться к тебе, запросто, по-отцовски нежно и ласково. Но твоя мать лишила меня этого удовольствия. Она отняла тебя у меня, и моя ошибка состояла в том, что я недооценил ее в этом плане. Твоя мать, Вера, на самом деле не являлась твоей матерью. Тебя родила совсем другая женщина. Ее звали Стелла. Она была тогда совсем еще девчонкой, но очень красивой и отчаянной. Я влюбился в нее, когда уже был женат на твоей матери. Я был очень молод, а потому для меня вскружить голову девчонке, забить ей голову романтическими бреднями о побеге и спровоцировать ее на этот самый побег ничего не стоило. И вот мы со Стеллой сбежали в Москву. Нас приютили, и мы какое-то время жили там счастливо. Пока не поняли, что Стелла ждет ребенка. Для меня это было полной неожиданностью. Я не представлял, что можно вот так быстро забеременеть и родить. Ведь с твоей матерью, имею в виду Веру, ту, что вырастила тебя, у нас ничего подобного не происходило. А Стелла с какой-то легкостью и почти детскостью родила мальчика, то есть тебя, Дима. Но она была слишком молода и потому не готова стать настоящей матерью и быстро согласилась отдать своего ребенка на воспитание в чужие руки. Так ты появился у нас, у Веры, которая оказалась бесплодной и никогда не смогла бы родить мне ребенка. Стелла после родов вернулась домой, родители ее, ничего не зная о том, что у них есть внук, приняли и простили ей романтический побег, вот только сама она поостыла ко мне и вскоре вышла замуж за Сашу Ноденя, моего друга. Ты можешь спросить меня, зачем я тебе все это рассказываю. Объясняю. Дело в том, что все эти годы я тщетно пытался пробиться к тебе, приблизиться настолько, чтобы рассказать тебе тайну твоего рождения, но ты никогда не подпускал меня к себе, и стоило мне посягнуть на твое внимание и тем более на твою душу, как ты тотчас превращался в улитку и прятался в своем хрупком панцире.