Доминик Сильвен - Дочь самурая

В кафе пахло горячими сандвичами, табаком и алкогольными напитками всех видов. Но им не ударил в нос тошнотворный запах, говорящий о том, что здесь произошло убийство.

Здесь действительно звучала песня. Бодрый голос Пьера Перре плохо вязался с мрачной обстановкой кафе.

— Дядюшка Люсьен никогда не оставляет включенным радио. Зачем зря расходовать электричество.

Втроем они поднялись по лестнице, хорошо пахнувшей настоящим воском, как в прежние времена. Лола представила себе, как Поль часами натирает ее по старинке, стоя на четвереньках. Квартира была битком набита мебелью, также тщательно натертой воском, безделушками и скатерками. Единственное, что напоминало о современности, — это внушительных размеров телевизор. Так как дяди и тети в их уютном гнездышке не оказалось, все спустились в бар.

За стойкой сидел мужчина. Вскоре выяснилось, что это был Жерар, местный завсегдатай. Верный клиент настойчиво требовал стаканчик белого вина, и Поль поспешно прошел за стойку, чтобы обслужить его здоровой рукой. Жерар разговорился с вновь обретенным официантом, упомянув о своем отчаянии, когда он обнаружил, что его любимое заведение закрыто, и о том, что уже подумывал открыть конкурирующее кафе. Лола завершила свой обход и встала посреди кафе, скрестив руки на груди. Резвясь, ностальгия перепрыгивала из эпохи в эпоху. Перре со своим цветком предместья умолк. Жоржет Плана вносила свою ботаническую лепту, распевая «Рикита, прекрасный цветок Явы», и жаждала любви и поцелуев, как все или почти все.

— Может быть, им надоело коллекционировать деньги и скатерки, и они отправились в Папуа-Новую Гвинею? — предположила Ингрид. — Между прочим, и нам не мешало бы туда отправиться. Предпочитаю комаров червям.

Лола стояла в той же позе, уставившись в потолок цвета старого шоколада с молоком с рядами неоновых лампочек.

— Послушай меня, Поль, дружок. Я пошел к Ненессу, ты его знаешь, это владелец «Трех Столбов». Только представь себе, двадцать лет ноги моей там не было, — вещал завсегдатай Жерар.

— Тише! — приказала Лола. — Поль, выключи радио!

— Кто эта решительная дама? — спросил завсегдатай Жерар.

Поль приложил к губам палец, прежде чем прервать пение Жоржет Плана. Лола закрыла глаза и прислушалась. Вскоре те и другие услышали слабые глухие удары, раздававшиеся через равные промежутки времени. Лола пошла на многообещающий стук, за ней Ингрид и следом Поль. Шествие замыкал клиент, прихвативший свой стакан и, как и все, направивший свои стопы к погребу. Лола приложила ухо к двери. Кто-то, как метроном, отбивал такт неопознанным предметом. Жерар спросил, кто бы это мог быть, и ему объяснили, что хозяева не отзываются. Лола заявила, что дверь слишком тяжелая, чтобы ее можно было взломать штопором, даже самым шикарным. Или кроссовкой-мачете.

— В общем, нужна хорошая дрель, — объяснила она присутствующим.

— А еще лучше хорошая электрическая пила, — отозвался Жерар. — Замок старинный, вам повезло, девочки! К нему так просто не подступишься, хитрая штука. А у меня как раз есть приличная пила.

— Мы ее реквизируем! — объявила Лола. — Ингрид, ты пойдешь с мсье Жераром, чтобы он поскорее возвращался с инструментом.

Клиент обозрел Ингрид и широкой улыбкой подтвердил свое пристрастие к приключениям с утра пораньше и к высоким блондинкам, Поль машинально включил радио.

Когда Ингрид и Жерар вернулись с пилой, Лола слушала песню Полин Картон, устроившись в баре в обществе кофе, приготовленного Полем. Сила привычки обязывает. И парень опять хлопотал по хозяйству возле кипятильника с фильтром. Клиент потребовал, чтобы ему снова плеснули белого, прежде чем идти на приступ двери. Он засучил рукава, поплевал на ладони, подмигнул Ингрид и взялся за дело, подхватив припев песенки Картон. И умолк, как только замок поддался, а за дверью показалось изнуренное лицо мужчины с бутылочным осколком в руке.

Лола велела всем посторониться. Поль бросился помогать дядюшке Люсьену. Несмотря на хромоту, он быстро усадил его, сбегал за стойку, намочил полотенце и положил ему на лоб. Завсегдатай старался вернуть хозяина к жизни, вливая ему в рот свое вино, но тот не мог разомкнуть губы и сидел, выпучив глаза, словно перед ним стояло страшное видение.