Анна и Сергей Литвиновы - Через время, через океан

По счастью, прямо у входа в зал расположился мини-буфет, и официантка скучающая сидела. Митрофанова решительно приблизилась к стойке, потребовала:

– Шампанского.

– Триста рублей, – мгновенно подскочила подавальщица.

Ну, и цены у них! В магазине за такие деньги можно пару бутылок купить! А то и три...

Надя безропотно расплатилась. Одним махом осушила бокал.

– Икорочки? Закусить? – любезно предложила официантка.

– Нет уж, спасибо, – едва не поперхнулась Надежда.

Через плечо успела увидеть: служительница, наградив нерадивую зрительницу суровым взглядом, покинула фойе.

Надя бросилась обратно к коллажу. Снова сунула руку в крошечную щель и, едва не порвав бумагу, дернула. Действительно, это был конверт. Запечатанный, но неподписанный. Митрофанова швырнула его в сумочку и поспешила прочь.

Открыла послание уже на улице. И едва не ахнула. Потому что начиналось письмо так:

Если я в ближайшее время умру, знайте: это сделала она. Антонина Матвеевна Пирогова. Женщина, которую я считала своей спасительницей.

Антонина Матвеевна? Та самая безликая скромняга?!

А дальше следовало:

Я жестоко ошиблась по поводу Антонины. Поверила ей. Но она, как и все остальные, помогала мне только ради моих денег. А когда узнала, что я изменила свое завещание и ей ничего не достанется, решила меня убить. А убивать она умеет. Медленно, но верно. Я чувствую себя все хуже, тело слабеет, сознание мутится. Антонина Пирогова – страшный человек. Ей подвластны все средства. Она может вознести человека из небытия, поднять на ноги практически умирающего, но может и погубить. Она пойдет до конца, она меня уничтожит. И я прошу – не ради себя, ради других, кто может встретиться на ее пути: пусть моя смерть не останется безнаказанной.

И подпись:

Л.М. Крестовская.

«Вот это дела...» – потрясенно пробормотала Надежда.

И вытащила из сумочки телефон. Звук, как и положено в театре, она отключала и потому увидела только сейчас: ей пришли два SMS-сообщения.

Первое было от Влада: « Надя, мне срочно нужно с тобой поговорить. Где бы ты ни была – позвони».

Второе, почему-то писанное большими буквами и без единой запятой, оказалось от соседки: « МИЛИЦИЯ БЕСИТСЯ ГДЕ ТЫ ОБЪЯВИСЬ».

«...А ведь мне теперь есть что сказать в милиции», – просветленно подумала Митрофанова.

И, слава богу, обвинять ей придется не Влада.

Хоть тот и лживый, и разочаровалась она в нем, но все-таки хорошо, что он не убийца.

Антонина Матвеевна Пирогова

Мою бабку считали первой в округе травницей. Ездили к ней со всех окрестных деревень и даже из областного городка жаловали. Вспоминаю детство, и сразу всплывают запахи: полынь, отвар из папоротника, репешок, спорыш... Мне терпкие ароматы даже нравились, а мама всегда возмущалась. Она, в отличие от бабки, правильная была, все у нее, как положено, все, как у других... Чтоб в доме и телевизор, и стенка, и ковры, и хрусталь на парадные случаи... А когда в доме ребенок, говорила, должно молоком пахнуть. И конфетами. А девочку (меня) чуть не с пеленок ядами окуривают... Хотя мама сама потом признавалась: когда уложить меня не могла, к бабке бежала – за мешочком, набитым валерьяной и хмелем. Кладешь такой под голову – и никаких капризов, никаких колик. Дите безмятежно спит до утра...

А я, когда маленькой была, бабулю настоящей колдуньей считала. Тем более что сказок читали мне много (тоже, как принято в приличных семьях), а в них всегда были картинки. Страшные такие старухи, с крючковатыми носами... У бабушки тоже был крючковатый нос, словно у ведьмы, только мне это не мешало ее больше всех любить. С мамой-то мы не особенно ладили. Слишком она сухой была. И воспитывала меня без души, зато по правилам. Режим, детский сад (хотя до него автобусом полчаса ехать, а дома бабушка есть), книжки по возрасту, ласки – дозированно, по Споку. И по Споку же: если я плакала, мать просто отворачивалась и не обращала внимания... Говорила, что я сама, когда вырасту, ее благодарить буду – за то, что вырастила меня стойкой... А бабушкино воспитание – сплошные слюни.

Ну и, конечно, получилось точно наоборот: мамы я побаивалась, а бабушку свою – обожала. И ее ремесло – тоже. Несмотря на все мамины заверения, что травы – это мракобесие и шарлатанство. Но только какое шарлатанство, если болела я в детстве единственный раз, когда маман взялась мою ангину по науке антибиотиками лечить. Бабушкины отвары пить мне запретила категорически – только свои таблетки. Вот и долечила... Температура спала, зато от любого крошечного сквознячка у меня сразу в горле першить начинало. И так пару месяцев. Я сперва жаловалась, потом перестала внимание обращать. Горло в конце концов прошло. Но голос из-за той давней ангины навсегда остался тихим. В школе потом все время смеялись, что я у доски еле бормочу...