Владимир Кашин: По ту сторону добра

Дмитрий Иванович скользнул взглядом вдоль улицы. Одни покрашенные, другие почерневшие — заборчики тянулись длинной линией к реке. На противоположной стороне узкого проезда такой же ряд заборчиков: улица не улица, дорога не дорога, а так себе проселок на одну телегу, и колею он уже давно приметил…

Местность была холмистая, поросшая старым ивняком, Днепра видно не было.

— А внешних повреждений на теле погибшего экспертиза не отметила? — не то спросил, не то подумал Коваль.

— Нет! — сказал Струць, недоумевая, чего это подполковник снова ломится в открытую дверь.

— Так, так, — отвечая себе, проговорил Коваль.

Он думал о том, что преступление незримо изменяет окружающую обстановку, взаимоотношения людей, причастных и не причастных к нему. Как брошенный в чистую спокойную воду камень, оно взбаламучивает и нарушает нормальное течение жизни.

Конечно, когда есть следы конкретного преступника, его найти легче, нежели устанавливать взаимосвязи многих людей, обстоятельно, шаг за шагом, изучать их жизнь, чтобы отыскать нужную ниточку. Но что поделаешь — такие уж обязанности…

Коваль достал из кармана «Беломор», взял папиросу и протянул пачку лейтенанту. Тот покачал головой.

— Спасибо, не курю…

— А дача Залищука отсюда далеко?

— Нет, метров сто…

— Очень хорошо.

Лейтенант не понял, к чему относится это «очень хорошо»: то ли к тому, что он, Струць, не курит, или что дача Залищука близко.

— Каких-то сто метров не дошел, — покачал головою Коваль.

«А какая разница, где упал отравленный Залищук — ближе на несколько метров к своему дому, куда, очевидно, возвращался от Крапивцева, или чуть дальше? — в свою очередь размышлял лейтенант. — Хоть круть-верть, хоть верть-круть. С этим седоватым, длинноногим, крепко сколоченным, хотя и полноватым подполковником придется, наверное, несладко».

Чем больше он приглядывался к Ковалю, тем сильнее тот напоминал ему отца — отставного полковника, который всю жизнь отдал армии и мыслил только нормами военного устава. «Такой же придирчивый и, видать, такой же прямолинейный, как любой другой, живущий по стандартным меркам, раз и навсегда поделивший мир и все на свете на белое и черное».

— А дача Крапивцева?

— Тоже близко. Участки смежные. За угол завернуть…

— Ну что ж, — решил Коваль. — Заглянем к Залищукам.

И лейтенант Струць повел его к реке вдоль «линии», как назывались тут узенькие переулки.

Дачу Залищуков от переулка отделяли две высокие вербы и одинокий старый двор. Деревянный домик стоял в неприметной ложбинке, за которой начинался песчаный берег Днепра. Невысокий старенький заборчик зарос кустарником. Коваль обратил внимание на отцветшие жасмин и сирень с уже порыжевшими семенниками. Окруженный соседними садами, участок Залищуков был затенен даже в самые жаркие солнечные дни.

Калитка держалась на крючке. Коваль и Струць постояли перед ней, всматриваясь в молчаливое строение. Лейтенант позвал хозяйку и, когда никто не ответил, нагнулся над заборчиком и изнутри сбросил крючок.

Всякий раз, впервые переступая порог чужого жилища, где произошла трагедия, входя во двор, откуда неожиданная смерть унесла хозяина, Коваль, казалось, слышал его голос. Пока вел розыск, не только присматривался, но и прислушивался невольно, словно среди молчаливых стен еще пролетал вздох человека, доносился последний стон или крик, раздавалось последнее слово.

Несмотря на профессиональную привычку, на место каждой новой трагедии он приходил с чувством собственной утраты и боли, будто от него зависело предупредить беду, не допустить ее. Чувство ответственности за все доброе и ненависть к злу — преступник становился как бы его собственным врагом — придавали силы, обостряли интуицию, помогали проникнуть в тайну трагических событий…

Какое-то время Коваль осматривал двор, откуда виделся и соседний участок Крапивцева. Если от дачи Залищука, с ее стареньким, запущенным, давно не крашенным домиком с одной комнаткой наверху, с верандой и кухней на первом этаже, веяло неустроенностью, то дом Крапивцевых удивлял солидностью, а участок — ухоженностью. У Залищуков только на одной грядке около самого дома росли георгины и астры. Вся остальная земля поросла высокой травой, среди которой кое-где выглядывали одичавшие цветы. В глубине участка стояло несколько сливовых деревьев, под которыми также рос бурьян…

А у Крапивцева ровными рядами зеленел окученный картофель, красным огнем полыхали крупные помидоры, над ними уже наливались соком увесистые гроздья винограда. Молодые яблони, окопанные и побеленные, старательно подрезанные, уже украсились сочными плодами, такими тяжелыми, что пришлось подставлять под ветви подпорки. Контраст был разительный — Коваль только покачал головой.