Юрий Гончаров - Бардадым – король черной масти

Странный звук, раздавшийся вдруг за спиной, заставил его вздрогнуть и обернуться. Малахин сидел все в той же позе, разве только чуть наклонясь вперед, судорожно, крепко вцепившись рукой в край табуретки. Какой-то хрип – не то кашель, не то приглушенный стон – вырвался из его глотки. Было ясно, что с Малахиным творилось что-то неладное. Державин вспомнил, что арестованный за двое суток почти не притронулся к еде, лишь с жадностью пил чай, вспомнил про сердечные таблетки, которые Щетинин приказывал ему передать, и с тревогой поглядел на Малахина.

Но, слава богу, хрип затих, тело Малахина приняло менее напряженное положение, выпрямилось. И тут за дверью послышались голоса, и в комнату вошли Максим Петрович, Муратов и Костя.

Малахин сделал движение, словно желая встать, и даже как-то неловко, не выпуская из руки края табуретки, приподнялся; но Муратов сказал: «Сидите, сидите!» – и тот тяжело, грузно опустился на место.

Максим Петрович с первого взгляда не узнал Малахина, так он изменился: ни прежней осанистости, ни широко развернутых плеч, ни самодовольной, с хитрецой улыбки на большом мясистом лице; безвольно обмякшее, как бы лишенное костяка тело, облаченное в малахинский пиджак и клетчатую, зеленую с желтым, ковбойскую рубаху, серая, землистая маска вместо лица, вот что сейчас представляло собою то существо, которое в документах расследования именовалось Малахиным и еще так недавно было действительно им…

«Сдается без боя…» – подумал Максим Петрович, с удовлетворением отметив про себя такую разительную перемену во внешности Малахина. Значит, не напрасно была затеяна ими моральная подготовка, видать, решающими оказались и те две ночи, что провел Малахин в полной неизвестности, в одиночестве, наедине с собою, и нынешнее получасовое обозрение отлично знакомых ему предметов.

Слабым голосом, но довольно четко, обстоятельно отвечал Малахин, на задаваемые ему вопросы общего, анкетного порядка. Максим Петрович аккуратно, не спеша записывал его ответы, внутренне удивляясь тому, как далеки от сути, обманчивы бывают иной раз подобные формальные сведения! Ведь если исходить из того, что значилось на первых страницах протокола, перед Щетининым был вполне добропорядочный гражданин, во всяком случае, не чета тому же Авдохину, за которым каких только грехов не числилось: и пьяные дебоши, и растрата, и нерадивость по службе… Человек же, сидевший напротив Максима Петровича, имел превосходные анкетные данные, в которых все было превосходно, – беспорочная трудовая деятельность, солидный партийный стаж, общественные выборные должности, награды, благодарности… И тем не менее человек этот – убийца, матерый грабитель, прожженный делец и плут, для которого едва ли существует что-либо святое в жизни и перед которым Авдохин – ну просто невинный младенец!

Какая-то минута, а может быть, даже и меньше, пока Максим Петрович просматривал написанное, наполнила комнату такой тягостной тишиной, что Косте, еще не привычному к подобным положениям, даже не по себе сделалось. «Вот сейчас, сию минуту, – думал он, – начнется самое главное… Вот сейчас…»

Он быстро окинул взглядом комнату и удивился – так все было серо и буднично: этот просторный малоуютный кабинет, пестро разукрашенный по розовому фону завитками серебряного наката, это слезящееся окно…

Муратов сосредоточенно, между большим и указательным пальцами, разминал туго набитую папиросу. Максим Петрович деловито, шелестя бумагой, просматривал первые листы протокола.

– Ну что ж, Яков Семеныч, – прервал Костины размышления негромкий, будничный голос Щетинина. – Давайте, рассказывайте, как это у вас получилось…

Малахин конвульсивно дернулся, хотел, видимо, что-то сказать, но перехватило дыхание, и он опять издал горлом тот неопределенный звук, которым так напугал Державина.

Муратов привстал, налил из графина воды и придвинул стакан Малахину.

– Нуте, Яков Семеныч? – сказал Щетинин. – Начнем с того, как вы седьмого мая приехали к Извалову с просьбой одолжить вам денег.

Максим Петрович едва успевал записывать.

«…я сказал ему: «Валера, выручи!», на что тот ответил, что он получил извещение об автомашине и в данный момент ему самому нужна вышеназванная сумма. Я сказал: «Что же, неужели не можешь сделать для меня, по-родственному?» Он сказал: «При чем тут родственность? Я два года ждал очереди, а теперь ты мне про какую-то родственность говоришь!» Тогда я сказал, что эти деньги мне все равно что жизнь или смерть, но он и на это не реагировал и сказал, что не даст…»