Райдо Витич - О чем поет ночная птица

Леня как обычно заказал всего и побольше, плюхнул сумочку с дисками на соседний стул:

— Возвращаю пока мой охламон до твоей подборки не дотянулся.

— Ну и дал бы…

— А потом искал! Не-е, старичок. Я взял, я отдал. Слушай, что узнал: парень с моей бригады в выходные на Карповое озеро ездил. Пока мы пескарей таскали, он линей да карпов. Вот такие говорит! — щедро раздвинув руки, выказал объем рыбин.

— Это акулы, — хмыкнул Рус.

— Да? Ну, чуть поменьше. Пятнадцать кг говорит, взял. Я тут подумал, чего бы нам не рвануть в субботу на Карповое? Здесь сорок километров по трассе.

— Желания нет, — качнул головой мужчина.

— Это от разочарования, а вот поймаешь красавца кг на три…

— Я его в рыбном отделе поймаю.

— Значит, не поедешь? — приуныл Леонид.

— Не поеду.

— Другие планы?

— Планы мне Сотников в две минуты обломит.

— Командировка?

— Пока нет, но к выходным может нарасти.

— Зама пошли.

— Послал. В отпуск.

— Поэтому смурной?

— Лень, не лезь в душу, — посоветовал, хмуро глянув на друга. — Ешь и…

— Вали, да? Гостеприимный ты, а как другу рад?!

Зеленин даже не улыбнулся на шутку и Иванов понял, что тот расстроен, проблема какая-то организовалась.

— Помочь? — посерьезнел.

— Нечем.

— Так не бывает. Где есть вход, обязательно есть выход. Есть проблема, есть ее решение. По работе что? Сотников наехал? Хотя, пардон, из-за этого бы ты злой был, а ты нервный и потерянный. Личное?

— Почти угадал.

— Родня? Мать, брат?

— Мимо. Перестань пальцем в небо тыкать. Кушай.

— И заткнись? — прищурился на друга. — Что-то серьезное? Совсем говорить не хочешь?

— Совсем! — отрезал. И смягчился, заметив недовольство друга: что он, правда, с ним, как с подчиненным. — Извини.

— Замяли, — согласился. — Но если что, свистни. Вечером как? Может ко мне, посидим?

Заманчиво. Тепло у Лени дома, спокойно. Самое место душой оттаивать. Только не по карману это Зеленину. Не сейчас.

— Как счет оплачу, — бросил тихо.

Иванов замер над тарелкой, уставился на мужчину исподлобья:

— Большой счет?

— Жизни не хватит выплатить. Да не пытай ты меня!

— Молчу. Н-да, настроение было ничтяк, а теперь к чертям уехало. Заехать за тобой вечером?

— Я на колесах.

— У тебя же стучало что-то. В сервис везти хотел.

— Съездил. Ерунда.

— Угу?

— Не майся, Лень, я в норме. Не навязывайся в сопровождение, ничего со мной не будет, не пацан.

— Давно я тебя таким не видел. И взгляд стеклянный.

— Это судьба в глаза посмотрела, вот они и остекленели.

— Ой, Рус-с… Ну, захочешь, сам расскажешь.

— Не расскажу.

А хочется. Так бы и скинул глыбу с души, покаялся. Да разве этим что-то исправишь? И захотелось вдруг рвануть на перекресток, встать рядом с девушкой и…

И что? Что он может ей сказать, что она ему?

"Извини, я, кажется, тебя убил".

"Извини, я, кажется, выжила".

Бред.

Но в пять он поехал на перекресток, забыв о запланированном походе в магазин, наплевав на образовавшиеся на работе дела. Его как преступника тянуло на место преступления, тащило сюда.

Рус сидел в машине и смотрел на красную кирпичную стену, у которой утром стояла девушка и торговала своими картинками. Ее не было сейчас, но чуть присмотрись — и будто стоит.

А сколько лет она стоит перед его глазами?

Он пытался найти оправдания своему преступлению, но за давностью лет, все, что могло тогда его обелить, исчезло. Долг, обязанности, война, что все спишет — уже не спасали. И как никогда остро он ощущал себя подонком, равным тем, которых убивал на той войне.

А ведь немало положил, но хоть бы один встал перед ним, замаячил хоть во сне. Только погибшие братья-славяне приходили иногда: "ничего командир, прорвемся". И эта девушка как заноза, как пуля в виске, сидел и сидела внутри, смотрела на него своими синими, как незабудки глазами, вскидывала руки и падала в траву.

Хоть в петлю, хоть как она — с обрыва в траву.

А ведь знал, что это она, подозревал. Как увидел первый раз на перекрестке, так сердце екнуло. Но отогнал, задавил подозрение — не бывает так, мертвые не возвращаются. И бегал как заяц от себя, от нее, от вины своей, от воспоминаний по Блюхера и Коммунаров, придумывал, выдумывал только чтобы не думать, не знать.

Сколько лет забывал, хоть бы миг забыл.

И вроде наоборот, успокойся — жива, а ему вовсе плохо, как рецидив болезни, вина обострилась — давит, жжет, крутит, все нутро выела. Столько лет с ним жила, то глуше то острее о себе знать давала, но придавленная делами, суетными мыслями, худо-бедно сносилась, а тут вылезла и поедом ест. Хоть в омут головой, хоть в щель от нее, как таракан — все равно покоя нет и не будет.