Райдо Витич - О чем поет ночная птица

Вита замерла, пугливо косясь на него, но не отстранилась, не откинула руку.

"Не она это, не она", — и сожаление и радость проскользнули в сердце. Первое потому что хочет он ее до спазмов, но даже думать о том боялся, признаться себе. А теперь можно, теперь ничего его не удержит. А первое, потому что ясно — не исправить прошлого. Призрак так и будет являться к нему, а вина жечь сердце.

Может успокоится, если рядом будет Вита. Если он заплатит ей, то что должен другой. Малодушно?

Как есть.

Приходит момент, когда человек начинает понимать, кто он на самом деле. Не в глазах коллег и друзей, не в зеркале прихожей, а в зеркале собственной совести. Неприглядном, но реально отражающим суть.

В этом зеркале Рус видел себя — далеко не героя, а банального труса, которому было бы страшно посмотреть в глаза той девушки вновь. Страшно до колик в животе, до спазма в горле. Ведь в ее глазах жил его реальный автопортрет, обличающий больше чем слова — он трус, хронический и абсолютный. И страх все больше затягивает петлю совести на его шее. А совесть — самое страшное. Вина и совесть, как вирус и грипп. Вроде мелочь, вроде, ерунда, но каждый год от этой мелочи сгорает немалый процент населения. Но тело можно вылечить, а как вылечить совесть, что уже заразила душу, вывернула ее и высушила?

Не виноват я!! — сколько раз кричал во сне?

Ни одна женщина не выдерживала его криков. Ночь, максимум три и исчезали. Он не возвращал, прекрасно понимая, что мало приятного общаться с его кошмарами и мало кому захочется бороться с его призраком. Его война продолжается и в роли пленного, побежденного и победителя — он сам. А трофей один — покой. Но получит ли он его?

Возможно эта девочка его последний шанс, единственный, что выдала судьба. А могла не выдать вовсе — не за что.

Вита…

Вита — это жизнь. Его ли?

Он очень надеялся, что его.

— Пойдем, — потянул за талию и девушка послушно зашагала рядом, не выказав и тени сопротивления. Руслан же успокоился. Пусть минута, две, но долгожданная, благодатная тишина на душе наступила и была полностью заслугой Виты. Пока он обнимал ее, пока чувствовал живое тело под рукой, теплую кожу, можно было верить во что угодно: и в то, что ничего не было, никого он не убивал, и в то, что все исправимо, даже смерть, и в то, что ее нет вовсе, и в то, что больше никогда мертвые синие глаза не будут преследовать его, потому что рядом будут живые.

Руслан усадил Виталию в салон, сел за руль и взял девушку за руку:

— В кино?

Она неуверенно пожала плечами, доверчиво и робко поглядывая на него. И настолько показалась трогательной, маленькой, нежной, что Зеленин с трудом сдержался, чтобы не стиснуть ее в объятьях, не впиться в губы

— Виталия…

Что Вита, что Лилия — видно рок его. В одной смерть, в другой жизнь. Не убежать от этого, да и не будет. Устал, надоело.

— Я трус, — признался ей. Она не поняла, огляделась и тихо переспросила:

— Рус?

Зеленин улыбнулся — легко вдруг стало. Может, потому что все на свои места встало? Или оттого, что признался, наконец, вслух сказал, что долго скрывал? И словно прежним стал, тем, что прямо смотрел в глаза, тем, что был еще открыт и не прятал ни леденцы под подушку, ни позорной тайны в сердце, не носил камень вины в душе.

И признал уже легко в главном:

— А знаешь, я же влюбился в тебя. Как увидел тогда, так и пропал, — провел по щеке, погладил пальцем губы. — Нет, не тебя… вернее…

"Какая разница?" — смолк.

Вита удивленно распахнула глаза, переваривая услышанное, складывая с чем-то, только ей понятным.

Зеленин улыбнулся и не стал мешать ей — коснулся губ и понял — конец, пропал.

Девушка задумчиво косилась в сторону и не мешала ему, не отталкивала. Впустила язык в рот, позволила прижать к себе. У Руслана голова кругом пошла, кровь в висках застучала, гулом оглашая желание.

И как обухом по голове мысль: "Что же ты делаешь, сволочь? Ты еще изнасилуй ее в машине!"

Мужчина отодвинулся, с трудом сдавая свою власть.

"Не напугал?" — с тревогой заглянул в глаза. Вита сосредоточенно изучала его физиономию, не выказывая и доли недовольства, страха или беспокойства.

— Рус очень красивое имя, — выдала.

Руслан лишь улыбнулся. Ему было все равно, пусть она хоть дважды помешанная и трижды буйная. Пусть лепечет любой вздор, витает в облаках, часами разгадывает тайну лепнины на потолке, но живет. А он будет рядом и спасет эту, раз не смог спасти ту.

Некстати заверещал рабочий мобильник, завыл с подрывом в бардачке, намекая что Зеленин должен работать.