Александр Шкляревский - Что побудило к убийству? (Рассказы следователя)

Но семинарист сам остановил меня и спросил:

— Ты знаешь, кто это?

— Нет.

— Иван Саввич Никитин, которого ты хотел видеть.

— Быть не может!

— Ей-богу, правда.

Я бросил своего спутника и ринулся к поэту. (То-то молодость! Говорю же, мне было 17 лет, а Никитину лет 28.)

— Вы Иван Саввич Никитин? — спросил я у него.

— Я, — ответил он, взглянув на меня не совсем ласково, и стал продолжать свой путь далее по направлению к Щепной площади. Но я был не из тех, от которых легко можно бы было отделаться.

— Это вы написали:

И т. д., и т. д., я прочел все стихотворение до конца. Тогда я декламировал недурно.

— Да, — сказал Никитин.

— А это?.. — И я пошел отваливать его стихотворения одно за другим.

— Вы кто такой? — спросил наконец меня Никитин. — Семинарист?..

— Нет, — отвечал я ему, — я воспитывался в Харьковской гимназии, но я, так же как и вы, мещанин. Хотя мой отец теперь учитель и имеет чины, но я родился в то время, когда мой отец не поступал еще на службу, а он из мещан. Я даже занимался одной с вами профессией, был от 6 до 9 лет дворником у своей бабушки, содержавшей постоялый двор в городе Лубнах, Полтавской губернии, и зазывал проезжих богомольцев в Киев и на поклонение святителю Афанасию Лубенскому. Да как лихо!.. Другие дворники не могли против меня ничего поделать... Всех проезжих отобью... Мещанская косточка, à la Кольцов, шибай!..

Угрюмый и, как видно; не со всеми сообщительный, Никитин улыбнулся и проронил:

— Что же вы тут делаете, в Воронеже?

Я рассказал, для чего я приехал в Воронеж, и когда коснулся формы экзамена на учителя, то заметил, что Иван Саввич очень заинтересовался и стал входить во всякие мелочи... Я заподозрил даже тогда Ивана Саввича, что он сам хочет держать экзамен на учителя уездного училища.

Разговаривая об экзаменах, мы дошли до Московской улицы и до лучшего в то время в городе Воронеже трактира купца Колыбихина, под названием «Московский трактир».

— Зайдем, выпьем чаю, — предложил Никитин.

— С вами с удовольствием.

В трактире Иван Саввич избрал вторую, менее роскошно меблированную комнату, в которой не было ни души посетителей, и приказал половому, почтительно поклонившемуся ему, подать две пары чая. Разговор продолжался все об учительстве.

— Нелегкую обязанность вы на себя приняли, — заметил Никитин.

— Да, — отвечал я необдуманно. — Трудись, трудись, а впереди никакой карьеры... Всякий писец надеется быть столоначальником, секретарем, советником, а учитель...

— Я не о карьере говорю, — прервал меня Никитин, потирая лоб, — а о том, доступно ли на этой должности сделать столько хорошего, сколько желаешь...

Я стушевался и ничего не мог отвечать на этот вопрос.

Мы выпили по второму стакану чая. Случайно или по привычке (я не знаю), Никитин, выпив чай, повернул и поставил на блюдечко стакан вверх дном. Знакомый с мещанскими этикетами, я понял, что Никитин более чаю не хочет и собирается уходить.

— Иван Саввич! — обратился я к нему. — Дайте мне, ради Бога, хоть строчку вашей рукописи о себе на память... Я вас не выпущу без этого. (Сборника стихотворений И. С. Никитина тогда не было.)

Я был из таких взбаламученных, что готов был броситься перед Никитиным на колени, целовать ему руки или, выражаясь прямее, под видом овации, само собою разумеется без злого умысла, сделать скандал и скомпрометировать его.

— Что же я вам дам?.. Ах! У меня есть стихи черновые... хотите?

— И вы спрашиваете?.. — с укоризной произнес я.

Иван Саввич порылся в боковом кармане сюртука и между разными бумагами нашел лист бумаги, исписанный стихами. Это была «Болесть».

Я чуть не вырвал ее у него из рук. Моим благодарностям конца-краю не было... С ними я вышел с Никитиным из трактира, и, к душевному прискорбию своему, более мне не пришлось видеть Ивана Саввича, потому что, когда я был переведен в 1863 году в Воронеж учителем, его уже не существовало, и мне пришла грустная доля быть зрителем при открытии ему памятника...

В тесном значении этого слова Н. А. Некрасов не состоял моим знакомым, т. е. в гостях друг у друга мы не бывали. Я посетил его всего четыре раза, а он у меня был только раз, и то по делу. Тем не менее в молодости я был великий почитатель покойного, и судьба послала мне грустную участь нести его прах в Новодевичий монастырь... На кладбище я даже не был... Это было свыше моих сил... Раза два я обращался к Н. А. Некрасову за денежной помощью, и в оба раза он мне не отказал. Покойный был в высшей степени симпатичен и привязывал к себе людей с первого шага знакомства; кроме того, он задушевно был благородный и добрый человек... Кто оскорбит память его иными мыслями, тому да будет стыдно, по выражению английского Генриха IV («Hony soit mal y pense» [28] Да будет стыдно тому, кто об этом плохо подумает (старофр.). ). Некрасов помогал очень многим бедным и был подчас щедр. Вот маленький случай, характеризующий его душу.