А Гардари - Ядерный принц

- А священники грызутся между собой - чей это удел. Мзду поделить не могут... - добавил брат.

- Тем летом к вам президент приезжал. Что интересного было? - спросил Сан Саныч.

- У-у-у, это целый анекдот, - ответил брат. - Даже на действующий реактор ходил смотреть. В санпропускнике его заставили переодеться. А пока раздевался - бравая президентская охрана в чем мать родила, но с пистолетами под мышкой шныряла по санпропускнику, совала нос во все щели. Незабываемое было зрелище. Окружающие покатывались, на них глядя...

- Вот вы, молодежь, не помните, - сказал тесть, - а вон отец должен помнить, как в 1949 году, в том же санпропускнике, требовалось после принятия душа пройти дозиметрическую проверку, затем перед дежурным офицером открыть рот, показать уши, наклонить голову, взъерошить волосы и сделать два - три приседания, вытянув руки вперед. Это чтобы дежурный офицер убедился, что ты ничего с собой не выносишь.

- Серьезно? И что, приседали? - спросил брат.

- А куда ты денешься?

- Сейчас заводы все стоят? - спросил Сан Саныч.

- Да нет, работают по мелочам, - ответил брат. Короткоживущие источники в Англию продают. Америка закупает плутоний для космических нужд. Иностранцы ездят. Быт наш их слегка шокирует, а на производстве они удивляются. Все у нас тик-так. Такого даже у них нет. Работать мы умеем. До недавнего времени отходы радиационные из Европы остекловывали и хоронили, да эти "зеленые"... Добились запрета, мол, и так грязи хватает. Как узнают, что радиоактивный груз идет - под поезда ложатся. А результат? Хоть какие-то деньги в городе были на Карачай, а теперь и их нет. Реакторы остановили, уровень воды повышается. А там грязи на несколько Чернобылей.

- Ходят слухи, что правительство какие-то мизерные деньги на засыпку Карачая выделило, но до города дошла только их десятая часть, остальные где-то в Москве крутятся... Разворовывают на лету, - добавил тесть. - Да и нынешние болтуны хороши. Это ж надо додуматься. Где-то в интервью ляпнули цену, по которой поляки отходы нам сплавляют. Тут уж финны возмутились. Правильно, с них-то за это же брали раза в три больше.

- Да ну их всех, довели страну... - сказал брат.

- Ну вот, ты опять разволновался. Хочешь, я тебе еще пирога отрежу? - заботливо предложила жена.

Мелкий черный длинный кот, примечательный только тем, что к нему недавно в гости на девятый этаж по вентиляционной шахте забралась уличная кошка, замяукал под столом.

- Я лучше еще маслят маринованных. Удались грибочки... Мурзавец, что ты на меня лезешь, - обратился брат к забравшемуся на колени коту, - ты тоже грибков хочешь? Ну, на. На, ешь. Для тебя ничего не жалко, друг хвостатый.

Кот с готовностью засунул нос прямо в салатницу.

- Ты бы хоть ему в миску отложил, - с укором сказала хозяйка, - может, еще кто из гостей надумает, а после этого зверя только ты один и сможешь есть.

Кот не стал долго принюхиваться, запустил в салатницу черную лапу с выпущенными когтями, ловко поддел масленок и вывалил его прямо на брюки хозяину.

...Отражаясь в воде, колокольчики звезд

Непонятно звенят, а над морем

Повисает горящий, змеящийся мост,

И как дети о прошлом мы спорим.

Вспоминаем порывы разбрызганных дней.

Это больно, и это не нужно...

Мы идем, и следы наших голых ступней

Наполняются влагой жемчужной.

(Владимир Набоков )

Уже стемнело, когда Сан Саныч, посадив родителей в автобус, остался один. Ему захотелось пройти вдоль полусонных кварталов, мимо домов, скверов и площадей города, в котором пронеслось, промчалось, пролетело светлое, беззаботное детство. Город, являющийся заложником, ядерным заложником когда-то могучей, а ныне разоренной и нищей страны, изменился не сильно. Сан Саныч шел по нему, его ровеснику, по единственному месту на нашей многострадальной российской земле, беспощадно терзаемой уже который год ураганом перестройки, где улицы, как и прежде, чистые и тихие, где по весне разливаются из конца в конец душистым цветом яблони перед школой, где до сих пор на клумбах высаживаются цветы, где каждый выходной летом в парке устраиваются праздники, где жизнь, на первый взгляд, течет так же уверенно и спокойно, как это было давным-давно, еще в той, детской, прежней жизни. После северной столицы, ощетинившейся решетками коммерческих магазинов, одетой в бронежилеты ОМОНа, вооружившейся до зубов автоматами армейского образца, где в институтском коридоре чуть ли не ежемесячно обновляется сводка о сотрудниках, пострадавших и безвременно погибших на мирных петербургских улицах и в подъездах собственных домов, в Сороковке ощущается удивительный покой и стабильность. Стабильность во всем, от бесплатных уличных телефонных автоматов и бесплатного проезда в строго по расписанию следующих автобусах до городских дотаций на хлеб и молоко, включая и праздничную выдачу продуктов пенсионерам. В этом городе нет полупьяных попрошаек, нет просящих подаяние калек и оборванных беженцев, от которых стонут большие города. Нет витающего в воздухе состояния всеобщей человеческой трагедии, нет людской боли в потерянных, отрешенных, беспомощных глазах детей, взрослых и стариков, с которыми приходится сталкиваться каждый день, проезжая через роскошно-нищий центр Питера. Атомный оплот страны падет последним.