Мэтт Рихтел - Одержимый

– Почему ты это делаешь? – спросил я.

Она вновь поцеловала меня.

– Потому что от тебя пахнет пиццей и жевательной резинкой.

– Занимаешься этой работой, – уточнил я. – Радости ты вроде бы от нее не получаешь. А тут я посмотрел, какие рожицы ты строила обитателям зоопарка, и подумал: почему не выбрать более спокойную жизнь? Какой бы она ни была?

Я почувствовал порыв ветра и поднял воротник ее куртки, чтобы ей не надуло в уши.

– Нат, ну-ка повтори, что визжала та забавная обезьянка, – попросила она.

Я взвизгнул.

– Я восхищаюсь твоим решением уйти из медицины, свернуть с наезженной колеи. Чтобы регулярно спать днем. Мне в тебе это нравится. – Она стала серьезной. – Но пусть тропа моя не такая уж безмятежная, если исходить из твоего понятия безмятежности, это не означает, что я выбрала неправильный путь. Мне он нравится, я могу создавать большие компании, предоставлять людям новые возможности, зарабатывать большие деньги. А потом могу приходить домой, и у меня еще будет достаточно времени для того, чтобы потратить его на зоопарк.

На обед мы так и не попали. Я принял душ и переоделся. Энни находилась в ванной целую вечность.

Наконец я постучал.

– Заходи.

Она сидела на унитазе полностью одетая, в короткой юбке и черных чулках. Выглядела бы потрясающе, если бы не красная полоска помады, уходящая вниз от правого угла рта. Как у грустного клоуна.

– Повтори еще раз этот визг мартышки. – Она попыталась улыбнуться.

– В чем дело?

– Ты меня не любишь.

– Что?

– В реальной жизни такого быть не может.

Я взял бумажную салфетку, вытер помаду с ее губ и подбородка.

– Не говори глупости. Я люблю тебя всей душой. Никогда и ни к кому такого не испытывал.

Энни закрыла глаза, глубоко задумавшись, открыла, потом рассказала мне одну историю. В шестнадцать лет, летом, отец устроил ее на работу к местному кандидату от республиканской партии. Вместо этого она пошла в добровольцы к демократическому кандидату. Отец пришел в штаб-квартиру демократа и начал на нее кричать, прилюдно унижая. Позднее он показал ей газетную статью, в которой сообщалось, что много лет тому назад у демократа был роман с няней, которая сидела с его детьми, незаконной иммигранткой. По словам Энни, она заподозрила, что ее отец сам организовал утечку этой информации.

– Он маньяк, – вырвалось у меня.

Энни переварила мои слова.

– Чего мы только не делали вместе, когда я была маленькой. Ходили в зоопарк, путешествовали. Но больше всего мне нравилось кататься с ним на лыжах. Не сам спуск, подъем. Мы сидели с отцом вдвоем, подвешенные между небом и землей, и он задавал мне вопрос за вопросом: что я думаю о том, что я думаю об этом. Я так злилась, когда подъем заканчивался, и скатывалась по склону как можно быстрее, чтобы вновь оказаться на подъемнике. Потом я подросла и стала независимой.

Она вытерла с подбородка остатки помады.

– Он чувствует, что теряет тебя?

– Возможно. Мой отец – прагматик. Отношения для него важны, но он понимает, что они – явление временное. Сначала их завязывают, они укрепляются, а потом рвутся, став очень уж зыбкими. У отца есть свое определение… любви. Для него эмоциональные увлечения до какого-то момента радостны и приятны, но становятся помехой, если выходят из-под контроля.

Мягкость полностью ушла из нее.

Я рассказал ей о каталоге «Скаймолл», вызвав ответную улыбку. Услышал, что подвал их дома завален вещами, купленными по этому каталогу, к примеру мисками, которые обеспечивали кошек чистой аэрированной водой; чемоданами с ручками правильной эргономической формы; моделями дистанционно управляемых акул. Ее отца завораживала эта капиталистическая приманка.

Я рассмеялся.

– Если он когда-нибудь придумает кабельный телевизионный канал «Покупки на дому», мы обречены.

– Вот почему моя мать и ушла от него. Он воспринимает любовь точно так же, как и шапку-холодильник для сафари, работающую на солнечной энергии. Это иллюзия, нечто такое, что можно желать, к чему стремиться, при условии, что прибавляется не очень много забот.

Она отвернулась от меня к зеркалу, посмотрела на мое отражение. Я ждал продолжения, но его не последовало, как и ответов на мои последующие вопросы.

Я предположил, что она хочет остаться одна, вышел из ванной, сел на кровать. Наконец дверь ванной открылась. Энни разделась догола. Потом мы занялись любовью, страстно, яростно, и с губ Энни впервые начали срываться ругательства и четкие указания, что мне нужно делать. Я уже принялся их выполнять, но атмосфера вдруг изменилась, Энни захихикала, а потом мы оба принялись смеяться.