Владимир Михайлов - Выстрел на Лахтинской

— Вот как! — воскликнул Сазонов. — А где же мне найти Туровского?

— Он будет только завтра.

И следователь решил пригласить этого свидетеля к себе для официального допроса.

Туровский оказался седеньким тощим старичком. Он был весьма напуган вызовом в милицию. Трясущимися руками вынул из кармана полосатых брюк бумажку (в связи с вызовом в официальное учреждение священник надел штатский костюм) и протянул ее Сазонову.

«Удостоверяю, — прочел следователь, — что лично мне известный профессор Панкратьев покончил жизнь самоубийством в состоянии несомненной душевной болезни, которой он страдал более двух лет.

Доктор медицины епископ Фока.

5 августа 1927 года».

На круглой сиреневой печати Сазонов разобрал: «Доктор медицины Доливо-Добровольский».

— Так что я ничего противозаконного не сделал, — прерывающимся от волнения голосом сказал священник. — Если есть справка, мы хороним по церковным обычаям.

— Кто такой епископ Фока?

— Наш пастырь и наставник.

— А где его можно увидеть?

— Он служит хирургом в городской больнице.

— В городской больнице? — переспросил Сазонов.

— Да, он не только священнослужитель, но и замечательный врач, профессор-хирург.

— Вот как! — воскликнул следователь, и только тут до его сознания дошла подпись — «доктор медицины епископ Фока».

— И такое бывает?

Священник развел руками и угодливо кивнул. Сазонов подписал ему пропуск, и тот с поспешностью покинул кабинет следователя.

Городская больница находилась на улице Жуковского. У дежурной сестры Сазонов попросил разрешения пройти к профессору Доливо-Добровольскому.

В ординаторской ему навстречу поднялся человек огромного роста с большой окладистой бородой. Длинные волосы выбивались из-под надвинутой глубоко на лоб белой шапочки. В уголках его рта проглядывали черточки иронического высокомерия. Верхняя пуговица халата была расстегнута. Он вопросительно посмотрел на следователя сквозь стекла очков.

Сазонов предъявил удостоверение, достал из бумажника сложенную вдвое справку и протянул ее Доливо-Добровольскому.

— Это ваше заключение?

Профессор взял своими большими белыми руками документ, для чего-то повертел его и, наконец, сказал:

— Мое.

— Вы утверждаете, что Николай Петрович страдал душевной болезнью. Он обращался к вам по этому поводу? — Сазонов устроился в кресле поудобнее, положил ногу на ногу и, спросив разрешения, закурил.

— Нет, я его не лечил, но много знал о нем. Судя по всему, он был психически неуравновешенным человеком. Уже одно то, что он хранил в течение года в своем доме труп сына, говорит о многом! О его странных поступках рассказывала и первая жена Панкратьева. Поэтому, когда ко мне пришла Марина Турбина и сообщила, что муж застрелился, я ни на минуту не усомнился, что сделал он это в состоянии аффекта, — Доливо-Добровольский помедлил несколько секунд, собираясь с мыслями. — Если бы речь шла о том, чтобы выдать справку в какое-нибудь государственное учреждение, я бы, конечно, воздержался, но мне просто хотелось помочь вдове Панкратьева и упростить процедуру церковных похорон. Я здесь никакого криминала не усматриваю.

— Тем не менее, любое медицинское заключение следует выдавать на основании осмотра больного. Хочу вас спросить о другом: вам приходилось беседовать с Мариной о ее муже?

— Первый раз она обратилась ко мне с просьбой обвенчать ее с профессором, ну а потом, по-моему, уже в день смерти мужа.

— Считаете ли вы, что профессор покончил с собой из-за того, что страдал душевным недугом?

— Это, вероятно, не так. По-видимому, у него были и серьезные причины для самоубийства. Я слышал, что семейная жизнь у Панкратьева не сложилась: с первой женой он разошелся, второй брак оказался не совсем удачным, его первенец умер, а приемный сын оказался проходимцем... А тут еще серьезные неудачи в исследованиях по очищению крови... — Доливо-Добровольский снял очки и стал протирать их белоснежным платком. — Ну, нормальные, уравновешенные люди в этих случаях не стреляются. Некоторые же, как Николай Петрович, имеют неустойчивую нервную систему, а тут еще револьвер под боком.

— Вы считаете, что Панкратьев был религиозен?

— Профессор несомненно был верующим.

— Ну, а о самоубийстве профессора вы больше ничего не знаете?

— Я вам все сказал.

Маргонин и Сазонов заканчивали обедать в ресторане «Националь».

— Итак, — сказал Сазонов, пригладив усы и отодвинув в сторону тарелку с недоеденным пловом, — я все-таки считаю, что Панкратьева убила Марина.