Лариса Соболева - Белая кошка в светлой комнате

– Как Лена и дети?

– Трудно им, – в тон ответил тот.

– Прошу тебя, не бросай их…

Все, линия выровнялась, конвоиры не должны услышать ни звука.

Тем временем Фрол думал: как переменчива судьба. Еще недавно Огареву в рот заглядывали, а теперь те, кто ловил каждое его слово, смотрят свысока и не скрывают злорадных ухмылок. Полковник полностью в их руках, одним росчерком пера они могут перечеркнуть его жизнь. И это не война! Нет, это война тупости и заурядности, чванства и карьеризма с достоинством, профессионализмом, бескорыстностью. Почему же первые выигрывают? Почему вторые оказались беспомощными и слабыми? Фрол не понимал. Он вообще потерялся. В событиях последних лет видел предательство тех, кто сегодня допрашивает полковника, но окончательно глаза у него открылись лишь после ареста Огарева. Георгия Денисовича не пытали, не били, но на «конвейер» ставили, заставляя по семь суток не спать, не давали еды и воды. Менялись следователи, а он оставался в кабинете до тех пор, пока не впадал в бредовое состояние и не терял сознание. Ему задавали глупейшие вопросы, цель которых – раздавить морально. Тем не менее Огарев недолго обдумывал ответы, отвечал хладнокровно, не подписывал сфальсифицированные документы, не называл имен. В его стойкости была сила, в его силе – слабость. Он ничего не мог противопоставить своим мучителям, не мог защититься, догадываясь, что участь его предрешена.

После допроса Фрол проводил его назад тем же путем. Перекинуться хотя бы двумя фразами не удалось – слишком близко шли конвоиры…

– Вы много курите, – сказал Щукин во время паузы, когда Регина Аркадьевна сунула в рот следующую сигарету.

– Бросьте, бросьте, – отмахнулась старуха, прикуривая от зажигалки. – Мне семьдесят четыре, и, как видите, я не разваливаюсь. Да и незачем мне продлевать жизнь. Слушайте молча. Почти каждый день после ареста Огарева Фрол навещал его жену и детей. Каждый раз она встречала его вопросом – как он? Фрол бодрым голосом говорил, что у Георгия Денисовича есть все необходимое, он содержится в хороших условиях, скоро недоразумение выяснится, и полковника отпустят.

…Верила она? В печальных глазах Елены Егоровны притаилась паника, готовая перерасти в ужас. И все же она надеялась, совсем немного. А Фрол поддерживал в ней надежду, потому что надеялся сам. Прошли все сроки, а приговор не выносили, значит, она была, надежда…

В тот вечер после очередного допроса Самойлов заглянул к Елене Егоровне, но на сакраментальный вопрос «Как он?» промолчал. Он промолчал, так как именно сегодня слышал бегло брошенную фразу: «Может, хватит? Пора с ним кончать». Это еще не окончательное решение, это только перспектива. Ужасающая перспектива, обрубившая надежду.

Фрол опустился в кресло и замер. Подлетели мальчики:

– Дядя Фрол! Папа скоро вернется?

– Скоро, – кивнул он. – Елена Егоровна, поиграйте.

Лена, беспокойно поглядывая на гостя, которого всегда ждала с нетерпением, заиграла. Он не разбирался в музыке, но любил гармонию извлекаемых из фортепьяно звуков, которым давала жизнь Лена. Он любил смотреть на нее во время игры, следить за уверенностью пальцев, за сосредоточенным на музыке лицом. Огарев ее называл Еленой Прекрасной. Елена Егоровна действительно прекрасна, особенно характером. Фрол никогда не слышал, чтобы она повысила голос или была чем-нибудь недовольна, а трудностей ей пришлось испытать немало. Поначалу ему было неловко за свои манеры, но Лена не замечала неуклюжести Фрола. Он привязался к этой семье, да больше-то у него никого и не было. Как подготовить Лену к чудовищной неизбежности? И еще его мучил вопрос: кто подставил Огарева? Наверняка кто-то из своих, кого полковник не жаловал. Наверняка неосторожные высказывания Георгия Денисовича были истолкованы превратно. Как бы он хотел отыскать эту гниду и спросить: «Что ты чувствуешь, ты доволен, что тебе по ночам снится?»

Лена оборвала на середине музыкальную фразу:

– Никита, поиграй нам «Октябрь» Чайковского. – Уступив место у инструмента сыну, она пересела к Фролу поближе. Когда сын нестройно заиграл, спросила: – Что, так плохо?

– Да нет, просто я устал, – и поднялся. – Пойду.

Кто написал донос? По дороге домой Фрол в уме перечислял сослуживцев полковника, которых отлично знал. И что написал доносчик? Сведения хранились в строгой секретности, значит, Фролу тоже не доверяли. Что последует за недоверием? Арест? Не страх сковывал Фрола, а бессилие что-либо сделать. Бессилие и одиночество. Он остался один в мире, который сошел с ума. Он остался наедине с тягостными мыслями, растерянностью, непониманием. Его состояние губительно сказывалось на вере в идеалы, Фрол часто задавал себе вопрос: за что они с Огаревым воевали в Гражданскую?