Лариса Соболева - Одна жена – одна сатана

Странно, дверь в плачевном состоянии – замок выворочен, вставлен новый, по всем приметам вставили недавно. На площадке появилась соседка:

– Вы к Изольде? Не звоните, ее нет. Зарезали Изольду.

– Что? – вытаращился Береговой? – Когда? Как?

– Вчера вечером, – ответила женщина. – Милиция приезжала, «Скорая», мы замок ломали, потом муж наш старый вставил. Увезли Изольду в больницу.

– Так она жива? – с надеждой спросил он.

– Когда увозили, жива была, а сейчас не знаю, больно много крови потеряла. А «Скорую» сама вызвала и нам позвонила.

Береговой смотался в больницу, поднял там переполох, его отвели к врачу, который, к радости Константина Михайловича, обнадежил:

– Будет жить ваша Изольда, будет. Рана неопасной оказалась, жировой слой помешал лезвию глубоко проникнуть в брюшную полость. Конечно, повреждения есть, крови много потеряла, у нее свертываемость неважная, а в общем, состояние стабильное, не при смерти.

– Можно ее увидеть?

– Спит она, еще после наркоза не отошла, да и потом спать будет. Не тревожьте женщину, неужели у вас такое срочное дело, что хоть умри? Приходите завтра, лучше после обеда. Мы ведь не знаем, как дело после операции пойдет, возможны осложнения.

Да, сюрпризы! Один за другим. А Изольду кому понадобилось убивать, за что? Как подружку Дианы, за компанию, полагая, что она много знает? Бред. Будь воля Берегового, он разбудил бы раненую, несмотря на наркоз, и выяснил, что произошло у нее в квартире, кто к ней приходил с ножом за пазухой. А ведь от Изольды сейчас многое зависит, только она способна дать показания: та Лиля или не та. Придется ждать завтрашнего дня, интересно, какой еще сюрприз приготовил новый день. В данном вопросе Береговой был суеверным, спускаясь по лестнице, постучал по деревянным периллам и поплевал через левое плечо, чтоб больше никаких неожиданностей... спаси бог!

А коварная неожиданность подстерегала его уже сегодня.

Панасонику невероятно нравилось начальствовать. Нравилось крутиться в мягком кресле, а то и просто сидеть в нем, например, чай пить с сухими баранками. Он купил баранок два килограмма, положил в ящик стола и время от времени требовал чай с сахаром (пять ложек), доставал баранку, грыз ее и запивал сладким чаем. Каждое утро Валерьян Юрьевич рисовал план на день, Панасоник точно следовал расписанию и требовал от работников то, что было написано в подпунктах. Затруднения он ощущал, когда внезапно (не по записке) к нему приходили и спрашивали, как поступить да что делать. В этом случае он либо звонил Валерьяну Юрьевичу, либо делал умную мину, шмыгал носом и говорил:

– Я подумаю. Завтра скажу свое решение, ага.

Думать до завтра ему больше нравилось, таким образом он показывал свою значимость, неоспоримое право хозяина большого дела. Иногда он подходил к зеркалу, видел свою невзрачную рожу и восторженно произносил:

– Елки-моталки! Я это или не я?

Ну, каждому свое. Кому-то радость – очутиться и в роли магната на час. Однако Панасоник так увлекся новой ролью, что домой не желал ехать, он бы с удовольствием ночевал прямо в хозяйстве, тем более что у Валерьяна Юрьевича все для этого было предусмотрено. А как все бегают к нему с уважением: «Тарас Панасович... Тарас Панасович...» Будто к особе царского роду обращаются. Приятно.

Рабочий день закончился, но Панасоник не звонил дочери, мол, приезжайте да заберите меня. Тогда как Валерьян Юрьевич, получив приказ от следователя не покидать дом, балдел с Галочкой в постели. Панасоник же балдел, развалившись в кресле и слушая радио. Чай давно выпил, секретарша Ирина часа два назад уехала – подать другую порцию горячего напитка было некому. Здание управления опустело, только сторож в каптерке смотрел маленький черно-белый телевизор. Панасоник не хотел расставаться с облюбованным кабинетом, однако всему хорошему приходит конец, он довольно поздно позвонил дочери, сказал, чтоб ехали за ним, и начал готовиться. Проверил, заперты ли кабинеты, нет ли где пожара, хорошо ли вымыты полы после рабочего дня – потому что порядок должен быть везде, а порядок проверяет начальник.

Дел больше не нашлось, Панасоник вернулся в кабинет, закурил папиросу у раскрытого окна... Но тут как бахнуло! Стекло в шкафу за спиной как треснуло! Осколки со звоном так и посыпались!

– Ой, е! – втянул голову в плечи Панасоник.

Бахнуло второй раз, одновременно Панасоник шмякнулся на пол, сообразив, что стреляют по кабинету Валерьяна Юрьевича. Прижавшись к стене, он принялся панически нажимать на кнопки телефона и, запинаясь от волнения, затараторил: