Шарль Эксбрайа - Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).

— Скажем, что его не очень-то здесь любили.

— Почему?

— Потому что он был из Милана.

— Здесь ненавидят миланцев до такой степени, что убивают? Мне это не слишком приятно слышать, ведь я тоже миланец!

Несмотря на все усилия, Тимолеоне не знал, как ему выбраться из тупика, куда он загнал себя, сам того не желая.

— Нет, конечно… Но этот парень, действительно, внушал антипатию: он ни с кем не общался и изображал из себя презирающего всех горожанина… Представляете?

— Прекрасно представляю. Но из вашего рассказа следует, что по крайней мере один человек хорошо относился к Таламани.

— Это кто же?

— Его невеста, Аньезе Агостини.

Не дав себе времени подумать, начальник карабинеров воскликнул:

— Да она его ненавидела!

— В самом деле?

— Это отец заставил ее согласиться.

— Тогда как она любила другого?

— Возможно.

— Возможно или… определенно?

— Я не ее духовник. Она сама вам скажет об этом, если будете ее допрашивать.

— Можете в этом не сомневаться, дорогой мой. Скажите, пожалуйста, кто самые важные персоны в Фолиньяцаро, кроме вас, разумеется? Мэр?

— О, дон Чезаре так стар, что не позволяет себя беспокоить из-за чего бы то ни было.

— А я его побеспокою.

— Сомневаюсь.

— Увидите! Речь идет о поимке убийцы!

— Думаю, что дона Чезаре убийцы не интересуют.

— Позвольте мне, в свою очередь, думать, что я сумею заставить его ими интересоваться.

— Меня бы это удивило. Имеется еще мэтр Агостини, его первый заместитель, который в действительности исполняет функции мэра, но это между нами. А кроме них, дон Адальберто, священник.

— Он мог бы нам очень помочь, если он пользуется влиянием в Фолиньяцаро.

— О да, он пользуется огромным влиянием… Но что касается помощи…

Инспектор начал терять свою невозмутимость.

— Вы удивляете меня, синьор. Слушая вас, можно подумать, что все здесь являются сообщниками убийцы.

— Да нет, инспектор. Право же, нет, просто я считаю себя обязанным предостеречь вас от возможных ошибок.

Полицейский встал.

— Я даю себе время до завтра на то, чтобы обдумать, как я буду вести расследование. Где я мог бы остановиться?

— Здесь, знаете ли… особых удобств не найдешь… Проще было бы ночевать в Домодоссоле.

— Ни в коем случае! Я обязательно должен остаться в Фолиньяцаро. Если преступник еще в деревне, то я его выслежу. По моему мнению, убийца Эузебио Таламани отнюдь не какой-нибудь бродяга, он не покидал Фолиньяцаро и рассчитывает ускользнуть от правосудия при пособничестве своих друзей!

— Ну что же, и это возможно.

— Я сделаю все, чтобы доказать, что это не только возможно, но в самом деле так, можете в этом не сомневаться, синьор. А теперь, не укажете ли вы мне, где я мог бы остановиться?

Не отвечая, так как полицейский начинал действовать ему на нервы, Тимолеоне позвал карабинера:

— Иларио!

Солдат явился.

— Отведи синьора инспектора к Онезимо. У него, кажется, есть лишняя комната для приезжих…

Когда Бузанела и инспектор ушли, Рицотто бросился к дону Адальберто, чтобы рассказать ему о своей встрече с Чекотти. Священник успокоил его:

— Я предвидел, что мы будем иметь дело с подобным субъектом, воображающим, что истина может открыться кому попало, и всегда ошибающимся, так как он доверяет только очевидности. Не думаю, что он арестует Амедео раньше завтрашнего полудня. Как только это случится, немедленно предупреди меня, хорошо?

Узнав, чем занимается его будущий постоялец, Онезимо Кортиво повел себя крайне нелюбезно. Да, комната у него действительно есть, но там нет водопровода, нет освещения, и она безусловно недостойна полицейского инспектора, который мог бы найти все необходимое в Домодоссоле. Маттео невозмутимо противопоставил собственное упрямство упрямству хозяина кафе.

— Я удовольствуюсь вашей комнатой без воды и света.

— Что касается пищи, у нас тоже не Бог весть что…

— Мне хватит куска хлеба с сыром. Я не предполагаю оставаться больше двух или трех дней.

— Два или три дня немалый срок…

— Смотря для кого. Убийца Таламани найдет, что это совсем недолго, когда узнает, что я охочусь за ним.

— В наших краях, синьор инспектор, говорят, что нельзя продавать шкуру неубитого медведя.

— Успокойтесь, мой друг, я объявляю о продаже шкуры этого медведя с полным знанием дела. А вы решитесь, наконец, отвести меня в эту комнату, или мне придется ее реквизировать?

Онезимо посмотрел на своего собеседника с нескрываемой враждебностью.