Эйлет Уолдман - Смерть берет тайм-аут

Она снова тряхнула головой:

— Эдуардо Кордова — это Эдуардо Кордова.

— Что вы имеете в виду?

Она наклонилась ко мне:

— У него слишком много денег, у сеньора Кордовы. Для полицейского.

— Да, — прошептала я в ответ.

— Он делает то, за что ему платят.

— Вы думаете, ему заплатили, чтобы он сказал, что Лили убила свою мать?

— Я ничего не знаю, — Хуана пожала плечами. — Я знаю только, что Лилита была в саду, играла с водой в фонтане. Я знаю только это.

Неожиданно она стукнула кулаком по прилавку. Я подскочила.

— Кто я, чтобы говорить это? — бросила она резко. — Кто я такая, чтобы говорить, что Эдуардо Кордова — недостойный человек?

Я нахмурилась, не понимая, к чему это.

— Где я взяла деньги на эту палатку? Тридцать лет назад, уезжая, сеньор Арти дал мне денег. Он сказал, это за все, что я сделала. Он дал мне две тысячи долларов. Это очень большие деньги для Мексики. Я открыла эту палатку и жила очень хорошо. Он дал мне денег, теперь у меня хорошая жизнь.

Я думаю, то же самое можно сказать и про некоторых других людей.

Питер удивился, что я собралась вылететь домой раньше времени, но понял, что дело не терпит отлагательств. Присутствие в Мексике Беверли и Рэймонда во время убийства Труди-Энн меняло все. Я не знала, о чем это говорит, но должна была вернуться домой и выяснить.

Я позвонила маме из Далласа, где мы пересаживались с самолета на самолет, и она согласилась встретить нас в аэропорту в Лос-Анджелесе. Заволновалась, узнав, что мы прилетаем раньше срока.

Я не скучала по своим детям до тех пор, пока не сошла с самолета. И кто я после этого? Я почти не думала о них в Мексике. Мысли о детях отвлекали бы от работы — даже мысли об Исааке, который ни разу не оставался без матери дольше, чем на несколько часов. Кажется, я обвиняла себя в безответственности, но, когда самолет подлетал к аэропорту в Лос-Анджелесе, уже подпрыгивала на сиденье от нетерпения.

Я проигнорировала предупреждение и отстегнула ремень задолго до того, как самолет остановился. Когда дверь открыли, рюкзак уже висел у меня за спиной, и я подталкивала Питера к выходу. К сожалению, перед нами оказалась чрезвычайно медлительная женщина. Я простонала в нетерпении и зашептала Питеру в ухо:

— Протиснись, черт побери, и она подвинется.

— Джулиет, женщина на костылях, остынь.

Я закатила глаза, переминаясь с ноги на ногу. Когда мы наконец вышли из самолета, я схватила Питера за руку и протащила мимо женщины с костылями — думаю, что после этого она навсегда пересела в инвалидную коляску. Мы пробежали по проходу и влетели в здание аэропорта. Конечно же, нас доставили к самому дальнему выходу, и казалось, что мы выйдем не раньше, чем через несколько часов, поэтому под конец я уже мчалась. Дети стояли прямо посреди зала, мешая всем, и показывали друг другу пальцами на проходящих пассажиров. Я окликнула их как можно громче. Они отвлеклись от своих пререканий, увидели, что я бегу к ним, и ринулись сквозь толпу, пробежав в запретную зону. Завыла сирена, и охранник рванулся к нам. Руби и Исаак бросились в мои объятия, и, глубоко дыша, я уткнулась в мягкие влажные шейки. Они пахли как всегда. Как теплые влажные щенки. Как мои дети.

— Я так скучала, — пробормотала я. Это правда. Последние несколько часов я действительно страшно по ним скучала. Просто невыносимо скучала.

Исаак взял меня руками за лицо, чмокнул в губы, голосом, полным любви и вожделения, произнес:

— Мама!

Я улыбнулась своему мальчику:

— Что, мой хороший?

— Что ты мне привезла?

Как я ни стремилась увидеть Лили, рассказать все, что узнала в Мексике, и выступить против ее родителей, я не могла оставить детей. Весь день и вечер они просидели на мне, как будто не могли жить иначе. Они мгновенно надели свои мексиканские наряды и выглядели, как знатные вельможи тех времен, когда Калифорния была частью Мексики. Потребовалось несколько часов, чтобы уложить их в постель, и мы смогли это сделать, только пообещав, что они не пойдут завтра в школу. Запросто. Ведь завтра воскресенье.

Несмотря на позднее время, я позвонила Элу и рассказала о своей поездке.

— Она не убивала, — сообщила я, зажав телефон щекой и одновременно выкладывая вещи из сумки, проверяя, нет ли на них пятен, и вешая в шкаф.

— Но она помнит, что сделала это, — возразил он.

— Ты меня слушал? Ложные воспоминания! Воспоминания, которые ей внушили!

— Хорошо, хорошо, может быть. Тогда кто это сделал? Отчим? Отец?