Андрей Глущук - Мерседес на тротуаре

Через мосток я перебегаю первым и, как полагается, протягиваю даме руку. Лариса мою руку не замечает. Она вообще ничего не может заметить. По узеньким досточкам бедняжка проскакивает с закрытыми глазами. Если это не верх эквилибристики, то я не знаю алфавита.

В приемном покое отделения травматологии есть все, кроме покоя. Покоя и медперсонала. Но народа хватает. Стульев минимум минимозум. Больные сидят, сопровождающие и родственники подпирают осыпающиеся стены узкого коридорчика приемного покоя. Подпирают стоя. Этакие архитектурные решения в стиле ампир: со статуями, вписанными в интерьер.

Журналистская практика научила меня заглядывать во все двери вежливо, но без смущения. Сейчас я не собираюсь отказываться от годами наработанной привычки. У меня просто нет иного выхода. Лариса примостилась на подоконнике, готовая в любой момент разреветься, а я отправляюсь искать брата или, хотя бы, информацию о нем.

Почему-то не слишком волнуюсь. Неизученное наукой шестое чувство, подсказывает, что с Лешкой ничего фатального не произошло. Своему внутреннему голосу я привык доверять. Меня подводили женщины, реже — друзья. Первых я прощал, вторых переводил в ранг приятелей. Внутренний голос не обманул меня ни разу. Возможно поэтому, ему я не только доверяю на все сто процентов, но и не расстаюсь с ним никогда.

Две первые двери никак не реагируют на мои посягательства. Впрочем, одна из них и вовсе герметично закрашена. Ни одной щелки. Даже замочная скважина под слоем белой эмали. Так что ее я дергаю скорее для проформы. Народ в приемном покое наблюдает за мной молчаливо и неодобрительно: все терпят, а этот настырный мужик мельтешит, мешая обряду всеобщего культурного ожидания.

Третья дверь поддается подозрительно легко. На кушетке у стены лежит огромная волосатая спина, переходящая в не менее впечатляющие и волосатые ноги. Между спиной и ногами волосяной покров изрядно потерт. Из правой проплешины торчит кокетливо изогнутый шампур. Спина постанывает, а шампур покачивается.

— Что, нравится? — Большие сердитые серые глаза, оттененные ярко черным кантиком ресниц, глядят на меня в упор. В упор и без симпатии.

— Если вы об этом, — я киваю на кушетку, — то нет. Предпочитаю шашлык из баранины и кусочки поменьше. Если о глазах, то они нравятся. Мой любимый цвет, мой любимый размер.

— Слюшай, человек плохо, а ты смеяться. — Над спиной вырастает черная кудрявая голова. — Не хорошо, слюша, ай. По акценту я понимаю, что имею дело со специалистом человеком, не хуже меня разбирающимся в шашлыке.

— Извините. Больше не буду. — В принципе в небольших дозах я вполне переносим для окружающих. Иногда даже произвожу впечатление относительно воспитанного гражданина. Редко, но бывает.

— Ага. — Удовлетворенно стонет голова и снова прячется за спину.

— Может быть, вы выйдете? — Моя воспитанность не производит никакого впечатления на обладательницу серых глаз.

— Ага. — Не придумав ничего умнее, соглашаюсь я. Не знаю как кто, а я под таким взглядом начинаю нести всякую чушь. Думаю уже потом. Когда мной окончательно перестают интересоваться. Взявшись за ручку двери, я задаю вопрос, за ответом на который я сюда и пришел:

— К вам мой брат поступил. Говорят, автомобилем сбили. Вы не знаете?.. Петров Алексей?

— Знаю. Состояние стабильное. Перелом трех ребер, голени правой ноги, сильное сотрясение, ушиб позвоночника. Второй этаж. Палата двести десять. Девчонки из «скорой» сказали, что его сбили на тротуаре джипом.

— На тротуаре? — Чего-то в этом роде я и ожидал услышать. — А увидеть его можно?

— Сегодня не выйдет. А завтра к одиннадцать подходите. Только позаботьтесь о халате и тапочках.

Когда я донес эту странную информацию до Ларисы, она уже была в курсе. Несколько старожилов, куковавших в приемном покое с раннего утра, в красках живописали бедняжке, как именно выглядел Лешка в момент появления в больнице. Если бы я услышал их рассказ до встречи с сероглазой врачихой, то, скорее всего, сейчас бы уже находился на пол пути к моргу.

— Извините. — Расталкиваю толпу, хватаю потенциальную родственницу и вывожу ее во двор. На улице заметно потемнело, хотя стрелки часов не добрались и до полудня. Низкие облака укоротили день. Крупные, тяжелые снежинки валяться из прорехи в небе, мгновенно превращая нас в снежную бабу и в снежного мужика. Лариска плачет. Горячие слезинки прожигают хлопья снега, падающего на лицо. Пытаюсь как-то ее успокоить.