Арина Веста - Алмазная скрижаль

Капкан звонко хрустнул и осыпался в траву горстью осколков….. Вадим зажал проколотую в нескольких местах ладонь здоровой рукой, ощупал – кости целы, но мякоть руки была пробита и изодрана стальными клыками. Черная кровь стекала в траву. Он поднял глаза. Бред! Галлюцинация! Его слишком долго пичкали психотропами. Но видение было слишком реальным. Огромный волк, почти белый в ночном мраке, возвышался над ним. Густая шерсть стояла дыбом, и с каждой шерстинки сбегала тонкая голубая искра. Это было чудо, в которое он всю жизнь исподволь верил.

Инстинкт жизни и борьбы пробуждается в человеке на краю гибели, и в этот миг происходят чудеса, если они вообще способны происходить. Этот зверь давно звал его по ночам, караулил, подавал голос. А он, тупица, не понимал. Волк лег, положил широколобую голову на вытянутые лапы, потом подполз к Вадиму, лизнул раздавленную капканом руку и, словно предлагая взобраться на спину, вильнул тяжелым, как полено, хвостом. По спине волка скользнул синеватый слепящий луч. За кустами прогремел выстрел. Вадим заполз на зверя и обхватил его могучую шею.

В траве чиркнули пули, срывая макушки с трав, сбивая листву. Несколько пуль ударило в бетонную ограду. Волк легко, как во сне, перемахнул забор и опустился где-то далеко за оградой базы, позади наполненного дождевой водой рва.

Утопив здоровую руку в серебристой шерсти, Вадим летел над ночью. Зверь несся над землею, высоко зависая в прыжках и лишь чуть касаясь лапами тверди. Волшебный зверь, звездный пес, тотемный символ его рода, пришел к нему на помощь в минуту гибели. Вадим был счастлив, как ребенок, такой восторг он испытывал только во сне, когда летал над землею без помощи крыльев. Он пьянел от полета и трезвел от резкого ночного ветра, бьющего в лицо. Вдруг зверь резко затормозил в беге, завертелся, от сотрясения Вадим почти отключился, в висках заныло, как от перегрузки…

Призрачный волк сбросил Вадима у бревенчатой стены, шершаво лизнул в лоб и исчез. Вадим осмотрелся, совсем рядом сквозь высокие заросли крапивы и чертополоха темнела бревенчатым боком изба. В сизовато-розовом предрассветном небе темнели силуэты рябин. Сердце кольнуло. Это были его рябины! Он помнил их тонкими, как девчонки, и рослыми красавицами в алых кубовых платках. Рябиновые ночи… В году их всего три: когда цветет рябина, когда вызревает и когда стоит крупно-налитая, яркая, как девушка на выданье.

Здоровой рукой он погладил бревна. Это же его изба, где-то рядом за стеной спит мать. Он осмотрелся, шагнул к темному провалу низенькой двери. Когда-то здесь висели его детские веревочные качели. Почему дверь снята с петель? Где мать? Может быть, доит в хлеве Шалуху? Нет… Какую Шалуху?.. Уже лет семь мать не держала коровы. Он прислушался. Его впервые поразила мертвая тишина. Не горланили петухи, не шелестела солома. Изба казалась выгоревшей изнутри, он осторожно потрогал стену – шелковистый пепел лег на пальцы, в гортани заерзал соленый комок. Дом был мертв.

Вадим заковылял с холма в низину. Здесь, сколько он помнил себя, текла небольшая речная протока, постукивали бортами рыбачьи лодки, будили зарю резкие голоса чаек. Но, как в тяжком сне, река отдалялась, отступала, и он так и не ступил на берег. Он пошел обратно и почти сразу очутился под рябинами. Он понял, что так и не рассвело, все тот же тающий сумрак и мягкие вкрадчивые тени. Избы не было, он долго рассматривал вросшие в землю угловые камни. Эти валуны когда-то, еще до Первой мировой, прикатил с озера прадед и сложил над ними окладной венец родовой избы. Теперь не было ничего, кроме этих камней-валунов, странно теплых среди седой осенней крапивы. Вадим присел на камень и долго смотрел в сторону рассвета. Места вокруг – родные, исхоженные, истолченные его детскими пятками. Поля стоят в спелом зерне, значит, где-то есть люди, ведь кто-то же вспахал по весне, засеял да потом еще не раз обошел вкруг поля, оглаживая высокие, в пояс ростом, добротные колосья. Он наугад пошел по пыльной дороге, навстречу едва слышным ударам. Так в Кемже бабы колотили белье на реке. У дороги стоял черный дощатый сарай. Вскоре звук разделился, отстоялся, стал глуше, и он различил сухие четкие удары, словно билась кость о кость. Стук доносился из-за притворенных дверей сарая. Вадим отвалил дверь. В темноте ритмично постукивал деревянный ткацкий станок, за ним сидела незнакомая старуха в черном вдовьем платке вроспуск и сосредоточенно стучала кроснами. Он разглядел сухо поджатые губы и крупный костистый нос. Ему показалось даже, что старуха слепа и работает наугад, по привычке. Длинное белое полотно было намотано на шпильку стана. Наверное, она не в себе, успокоил себя Вадим и, не решаясь заговорить со старухой, вышел из сарая. «Уж не Смертушка ли то моя не спит в ночи, ткет саван?» – вдруг подумалось ему, но без страха и грусти, даже весело.