Сергей Громов - Записки 'важняка'

- Мальчишка! Выдумщик! Авантюрист!

Прут прокричал и еще что-то. Раздраженно заявил, что никогда с такими фортелями дела не имел. Не удержался и от угрозы за самовольный выход на сопредельную территорию немцев отстранить меня от занимаемой должности.

Да только я на все это внешне никак не прореагировал, молча стоял перед ним. По возрасту наш прокурор был чуть ли не вдвое меня старше. У него за плечами были и опыт, и долголетняя военная служба. На его погонах старшего офицера было по две звездочки подполковника юстиции, тогда как у меня не было еще ни одной. И конечно, в минуты гнева, как я считал, он имел право и отчитывать меня.

В конце концов он, очевидно, почувствовал, что встретил меня как-то не так, и, погасив грозную направленность своих слов, уже в более спокойном тоне спросил:

- Чего молчишь, не нравится?

Тогда я присел на свободный стул у его стола (чего до этого он не предложил мне сделать) и, будто отмахнувшись от всего выслушанного, проговорил:

- Вам известно, что по моему настоянию и с моим участием был обнаружен труп младшего сержанта Королькова, без меня не обошлось и вызволение из плена солдата Глебова. Теперь в их деле все стало на свои места. Разве этого недостаточно?

Теперь промолчал Прут. По-видимому, он понял, что перегнул палку, и примирительным тоном произнес:

- Извини, дорогой, я не в меру погорячился - Этим и было все исчерпано. Потом он склонился ко мне и произнес: - Рассказывай!

А когда я со всеми подробностями доложил о всех своих действиях, удовлетворенно произнес:

- Выходит, что ты молодец, хотя и недостаточно осмотрителен в тех случаях, когда принятое решение вполне может обратиться против тебя самого.

Самое удивительное, что в нашей прокуратуре мои действия одобрили не все.

И одним из них оказался секретарь прокуратуры, старший лейтенант юстиции Гельтур, всегда не в меру спокойный и рассудительный. Он авторитетно мне заявил:

- Тебе незачем было геройствовать! Тебе ведь можно было поступить более обдуманно - ограничиться вынесением постановления о розыске этого Глебова и дальнейшее производство по делу прекратить, а там... и концы в воду.

В этом поддержал Гельтура и военный следователь нашей прокуратуры, капитан юстиции Клименко, по возрасту меня старше, не любивший в делах никаких осложнений. Он присутствовал при нашем с Гельтуром разговоре и сквозь зубы процедил:

- Прислушайся к нему. Он прав.

Уже на следующий день я с утра пораньше отправился в медсанбат допросить Глебова. К этому времени он успел прийти в себя и к моему появлению отнесся спокойно. От сознания столь счастливо закончившейся его истории его захлестнуло блаженство. И каждого нового посетителя он встречал широкой улыбкой. Именно здесь я и услышал обо всех перипетиях случившегося с ними.

Как оказалось, немцы выбрались из болота еще до того, как было выставлено наше боевое охранение. Они в камышах затаились, а затем внезапно на них напали. О том, что Корольков был сразу убит, Глебов ничего не знал, вернее сказать, этого не понял. На него самого навалились, заткнули ему рот, накинули на голову мешок и сволокли в болото. При этом избили так, что он потерял сознание. Пришел в себя уже на той стороне. Потом припомнил, что его долго куда-то вели, допрашивали.

- Я прикинулся, что первогодок, только прибыл в часть с пополнением и толком ничего не знаю.

- Что же потом? - спросил я.

- Стали нещадно бить, до потери сознания. Потом приводили в чувство, снова спрашивали о расположении нашей части, я твердил все одно и то же, и меня снова били.

Так продолжалось еще два раза. Но он - то ли от побоев, то ли от лежания на голом полу в погребе - заболел: его бросало в жар и он уже почти не стоял на ногах...

Глебов обо всем рассказывал настолько искренне, что ему нельзя было не поверить. У него даже слезы выступали на глазах.

Правдивый характер его рассказа подтверждали и следы побоев.

В конце нашей беседы я не без внутреннего удовольствия извлек из своей полевой сумки то письмо, адресованное Глебову, что мне передал их комсорг Лихой, и торжественно положил его перед адресатом на белоснежную простыню. В первое мгновение Глебов ничего не понял. Но стоило ему скользнуть взглядом по знакомому почерку, как письмо он схватил. Лицо его раскраснелось, пальцы дрожали. И нетрудно было догадаться, какие у него были чувства к той девушке, которая ему написала.

Свое дальнейшее пребывание у него в палате с составлением протокола его допроса я посчитал излишним и тихо удалился.