Рут Ренделл - Древо скорбных рук

Мопса скорчила недовольную гримасу.

— Ты же говорила, что не любишь телевизор.

— Я не собираюсь смотреть его. Зато ты и твой подопечный не будете скучать, сидя в гостиной.

Ответа не последовало, и идея с телевизором, казалось, так и повисла в воздухе. Бенет больше не поднимала эту тему, но выяснилось, что разговор не прошел мимо ушей Мопсы, и к концу дня из прокатного пункта в Килбурне был доставлен и занял место в гостиной внушительного вида агрегат.

Его огромный серый, с отсутствующим зрачком глаз тускло замерцал в углу среди так и не распакованных картин. Ровно в шесть Мопса и мальчик удобно устроились на диванчике перед экраном. Мопса с чашкой душистого чая, малыш — с яблочным соком, на этот раз налитым в кружечку. Бенет задержалась у открытой двери, окинула парочку взглядом, но заходить в гостиную не стала.

Впоследствии она отметила в ежедневнике дату появления в доме телевизора, потому что это стало событием большой важности. Оно как бы провело разграничительную черту между жалким существованием узника, запертого в карцер, и тем, что навалилось на нее после, — время открытий, ошеломляющих до оцепенения и притупления всех чувств и разума, и страха, парализующего волю.

Все же день или два, последующие за установкой телевизора, прошли спокойно, а то, что случилось потом, никакого отношения к нему не имело. Арендовала бы Мопса телевизор или бы отвергла эту идею, оно должно было неизбежно произойти.

В течение долгого времени, четко застывшая, словно камея, сохранялась в ее мозгу эта картина, созданная на основе лишь мимолетного впечатления. Возбужденная, будто наэлектризованная Мопса, тощая, смахивающая на ведьму, — сидящая на краю дивана в присущей ей позе — неестественно напряженной, как бы готовой вскочить и метнуться неизвестно куда. И мальчик рядом с ней, облаченный в уютный велюр, словно гладкошерстный щенок в свою бархатистую шкурку. Его большой палец как всегда покоился во рту, другой рукой он крепко вцепился в голубенькую фаянсовую кружку.

Это видение было заключительным в череде подобных зрительных образов, доводивших ее до отчаяния, и первым, с которого ее отчаяние сменилось страхом.

В ту ночь Бенет решила обойтись без снотворного. Ей снилось, что они с Джеймсом прогуливались вдоль реки. Она толкала пустую складную коляску, а Джеймс семенил рядом, держась за ее руку. В жизни они еще ни разу не приближались вместе к реке, но то был сон. Они пересекли лужайку по посыпанной песком дорожке и очутились в роще, просвеченной солнечными лучами.

Был разгар лета. Листва на деревьях вовсю зеленела, кроме единственного дерева в центре рощи. Вместо листьев на его ветвях росли руки — руки с маникюром, руки в перчатках, руки без кожи, как у скелетов, руки, покрытые коростой. Джеймса это дерево привело в восторг. Он потянулся ручонками, чтобы коснуться самых нижних рук. То была белая нежная рука настоящей леди с бриллиантовым кольцом на пальце. И тогда в ее сон вторгся плач сына, и он был такой горестный, что дерево стало словно бы таять на глазах, превращаясь в призрак, солнце скрылось, если не погасло совсем, а Бенет проснулась, соскочила с кровати и устремилась к Джеймсу.

Прежде чем ее взору открылась пустая детская, память вернулась к ней. Ее тело свело судорогой, и остановилось даже биение сердца. На какой-то момент Бенет закрыла глаза, сделала над собой усилие, необходимое, чтобы заново вдохнуть в себя жизнь, и двинулась туда, откуда до ее слуха доносился реальный плач ребенка. Она вошла в комнату, соседнюю со спальней Мопсы.

Там было темно. Мальчик перестал плакать, когда Бенет зажгла свет и взяла ребенка на руки. Привык ли он спать при свете? Может, свет проникал в его прежнюю комнату от уличного фонаря?

Она включила ночник над кроватью, затенила его свернутым одеяльцем. Посасывая большой палец, малыш опять погрузился в сон. Бенет подумала, что фактически видит его впервые, то есть рассматривает бесстрастно, а не сквозь призму своего отвращения к нему и собственного горя. Бенет сделала неожиданное открытие, что его лицо напоминает ей кого-то. Кого именно, она не знала, но сходство с кем-то, несомненно, существовало. Этот малыш был очень похож на взрослого мужчину, с которым она была знакома или хотя бы где-то видела.

Степень обаяния ребенка принято оценивать не его индивидуальностью, а тем, насколько он соответствует уже сложившемуся веками идеалу ребенка, стандарту, созданному благодаря образам рафаэлевских херувимчиков, Питеру Пену и принцессам из сказок