Анатолий Безуглов - Конец Хитрова рынка

Он не надеялся. Он был в этом уверен. Он был искренне убежден во всепобеждающей силе денег и считал, что вопрос сводится только к сумме: сколько я потребую за услугу — десять тысяч рублей, пятнадцать, а может, и все двадцать. Он готов был выслушать мои требования и, если бы они оказались не чрезмерными, полностью удовлетворить их. Торговая сделка джентльмена, который не скупится, но не собирается и переплачивать. Теперь он был в привычной для него сфере отношений купли-продажи. Поэтому к нему вернулись и прежний лоск, и прежняя элегантность, и прежнее брезгливое выражение лица.

Это было забавно. Я не удержался от улыбки. Он понял ее по-своему и, усмехнувшись, спросил:

Считаете, что сумму должен назвать я?

— Нет. Просто я подумал, что наивен все-таки не я, а вы, господин Думанский.

— Вот как?

Наши глаза встретились. Теперь он понял все. Понял до конца.

— Жаль, господин Белецкий, очень жаль. Думаю, что вы об этом пожалеете…

— Нам пора, — повторил я.

— С вашего разрешения я бы хотел взять с собой несессер.

Что-то в его голосе меня насторожило. Но у меня не было оснований отказывать ему в этой просьбе. Скорей по привычке, чем по необходимости, я спустил предохранитель у браунинга и стал за ним, наблюдая, как он разыскивает в одном из отделений платяного шкафа свой несессер. Наконец он его нашел.

— Больше вам ничего не потребуется?

— Нет, благодарю вас.

— Тогда пошли.

Думанский закашлялся. Кашлял он громко. Но этот кашель не заглушил легкого шума за моей спиной. Отскочить в сторону я не успел.

Не удалось мне перехватить и занесенную над моей головой руку.

Удар в висок сбил меня с ног. Падая, я ударился затылком о пол.

— Заберите у него оружие, — откуда-то издалека послышался голос Думанского.

— Сейчас. Чисто сработано?

— Неплохо…

Последнее, что я видел, — это склонившегося надо мной человека в распахнутой на груди рубахе. Он обыскивал карманы. Заглянув мне в лицо, удивился:

— Живучая сволочь…

На груди обыскивающего была татуировка: царская корона, а под ней цифра — 1918.

Поручик Гаман, превратившийся в силу различных обстоятельств в Сердюкова, а затем и в уголовника по кличке Ванька Большой, умел убивать. Он научился этому еще в 1919 году, когда командовал в Екатеринбургской городской тюрьме комендантским взводом. Тогда там, в подвалах, были расстреляны сотни людей. И если я не разделил участи Богоявленского, в этом была не его вина: ему помешали. Как раз в тот момент, когда он собирался меня добить, на квартиру Думанского наконец прибыла оперативная группа, которую я напрасно ждал столько времени. Убийце стало не до меня, теперь ему нужно было спасать собственную жизнь… Добить он меня не успел, но зато успел искалечить. По его милости я пролежал в больнице три с половиной месяца, и одно время даже стоял вопрос о переводе меня на инвалидность. Правда, в конце концов все обошлось сравнительно благополучно, если, конечно, не считать оставшегося на всю жизнь шрама и сильных головных болей, которые мучают меня и по сей день.

Операцию мне сделали сразу же после того, как доставили в больницу, куда Виктор привез поднятого им с постели известного хирурга. Операция длилась час, и ровно час Сухоруков и Кемберовский сидели в приемном покое больницы. После операции Виктор отвез профессора домой.

Уже много поздней он мне признался, что никак не решался спросить у профессора, останусь ли я жив. Так и не спросил…

По мнению врачей, мне здорово повезло: подобные операции тогда редко заканчивались удачно, в большинстве случаев люди умирали на операционном столе.

— Вот теперь могу вам наконец сказать с уверенностью, что будете жить, — констатировал профессор, осматривая меня через две недели после операции. — Считайте, что выиграли свою жизнь в лотерею. У вас был один шанс из ста.

— А сколько шансов из ста, что вы пропустите сейчас ко мне товарища? — спросил я, держа в руке под одеялом переданную мне контрабандой записку Фреймана.

— Ни одного, — отрезал он и с удивлением добавил: — А вы, Белецкий, нахал. Уникальный нахал!

— Но я вас очень прошу, профессор…

— Исключено. Совершенно противопоказано.

— А когда будет можно?

— Если все будет развиваться нормально — а я на это рассчитываю, — то дней этак через десять — двенадцать. А пока и не заикайтесь. Ни одного посетителя!

Тон, каким это было сказано, не располагал к спору. И я не спорил. Зачем? Я не сомневался, что кого-кого, а Илюшу я увижу намного раньше. И я не ошибся. Одному ему ведомыми путями он проник ко мне уже на следующий день.