Анатолий Безуглов - Конец Хитрова рынка

— Так точно, товарищ субинспектор, — пошутил Ворд, — есть машина. Она как раз за дровами идет. Я прикажу, чтобы заодно их взяли и завезли в МУР. А за Сердюкова не волнуйся. Побег намечен через два дня, а я его сегодня же в одиночку посажу. Оттуда еще никто не бежал: решетки в два пальца толщиной…

Илюша отрицательно покачал головой. Наша мысль работала в одном направлении…

— Не надо в одиночку, — сказал я в трубку, чувствуя, что фортуна над нами, кажется, смилостивилась. — Пусть сидит, где сидит. Никаких изменений в режиме. Ладно? И передачу пусть ему отдадут.

— Вместе с запиской? — догадался Ворд.

— Обязательно. В общем, вы ничего не знаете и ни о чем не подозреваете, дураки дураками…

— А не получится, что мы такими и окажемся?

— Не получится, не получится. Завтра я у тебя с утра буду, тогда подробно обо всем поговорим.

Ворд хмыкнул и, растягивая слова, насмешливо сказал:

— В авантюру меня втягиваешь, товарищ субинспектор?

— Не в авантюру, а в оперативную работу, Вильгельм Янович. Расшевелить тебя немножно надо, а то отяжелел, привык у себя в домзаке к спокойной жизни…

Ворд, кажется, обиделся.

— Вот приедешь ко мне, увидишь мою «спокойную жизнь», — проворчал он. — С шести утра и до двенадцати ночи ни минуты покоя. Людей перевоспитывать — не спокойная, а беспокойная жизнь. У меня уже полгода начальника воспитательной части нет. Все Ворд делать должен: и книги доставать, и концерты организовывать, и стенгазеты читать, и на заседаниях культкомиссии присутствовать… Вот какая жизнь спокойная!

Приехал Мотылев. Он был радостно возбужден. Глаза его блестели.

— Расколол? — с мрачным юмором спросил Илюша.

— Расколол! — жизнерадостно подтвердил Мотылев, никогда не замечавший иронии.

— Гладиолус, — простонал Илюша, оборачиваясь ко мне. — Держи меня за руки, гладиолус! А то я его сейчас от пяти бортов в лузу!

Но на этот раз Мотылев не напортил. Правда, допустить здесь какую-либо ошибку было сложно. Задержанная ничего не пыталась скрыть. Она оказалась кассиршей оптово-розничного магазина Софьинского сельскохозяйственного товарищества, расположенного недалеко от Сухаревского рынка. Матрена Заболоцкая — так ее звали — сказала Мотылеву, что это третья передача, которую она отвозит Сердюкову по просьбе своей квартирантки. Самого Сердюкова она в глаза не видывала. Но квартирантка сказала ей, что он ее племянник и что его арестовали за какую-то мелкую растрату. Вот она и выполняла просьбы старухи — отвозила ее племяннику передачи. Что в этом плохого? Старуха несчастная, безобидная. Разве ей откажешь в такой мелочи? А ей, Матрене, в тюрьму после работы подъехать нетрудно, да и любопытно, признаться. Там такого наслушаешься от родственников лишенцев, что за неделю не перескажешь. А преступлений она никаких не совершала: все по закону — закон передачи разрешает. Лишенцам можно и колбасу передавать, и яйца, и масло. Водку нельзя, так водку она не носила. Кто покупал продукты? Она и покупала. Квартирантка ей деньги давала, а она, Матрена, покупала. А запаковывала сама квартирантка. Почему? Да потому, что она знала, как нужно тюремные передачи завертывать, чтобы все без придирок было. И никогда никто не придирался, а вот сегодня придрались. Надзирателю, вишь, бумага или что другое не понравилось… Что еще она может сказать? Что знала, то и сказала. Ее дело сторона…

А что за квартирантка у этой Матрены? — спросил Илюша у Мотылева, когда тот закончил свой рассказ. — Спрашивал у нее?

— Спрашивал…

— Не говорит?

— Почему не говорит? У меня она обо всем говорила. Я с ней по-простому, по-рабоче-крестьянскому, без всяких заходов, — сказал Мотылев и, по-петушиному склонив на бок голову, торжествующе посмотрел на Фреймана.

— Ладно, не тяни, — усмехнулся Илюша. — Так кто квартирантка?

— А ты сам догадайся, — тянул Мотылев. — Ни в жисть не догадаешься. Мозги наизнанку вывернешь, а все одно не догадаешься!

— Лохтина?

Мотылев был обескуражен: ничем не удивишь этого рыжего! Догадался все-таки! Что ты с ним будешь делать!

— А как ты допер? — с любопытством спросил он.

— У тебя, гладиолус, память плохая, — назидательно сказал Илюша. — Забыл, что я тебе говорил о своей маме? Я ж тебе говорил, что, когда она была мной беременна, она ни одного представления в цирке не пропускала.

— Ну?

— Вот тебе и «ну». А тогда, заметь, великий факир Хасан-Али-Вали-Сапоги выступал, мысли зрителей угадывал… Сам выводы делай. Сейчас, между прочим, смотрю на тебя и тоже твои мысли читаю. Глядишь ты и думаешь: «И как Фрейману трепаться не надоест, зря со мной время терять? Пора бы ему и со свидетельницей побеседовать…» Верно?