Михаил Черненок - Архивное дело

— Бросал бы, сынок, свой уголовный розыск да переходил бы в адвокаты. У адвокатов порядки спокойнее. Который год ведь уговариваю — не слушаешь.

— Рано в мои годы о спокойствии думать.

— Тебе и жениться все было рано. Уже в тридцать, слава богу, определился. Как Марина себя чувствует?

— Нормально…

За разговором с матерью Антон рассматривал кухню. Все здесь было по-прежнему: просторный обеденный стол под цветной клеенкой, тяжелые табуретки, вместительный коричневый буфет, на стене — большая застекленная рама с семейными фотографиями, на которых запечатлелась вся династия Бирюковых в разные годы жизни. Вот только в этой раме появилась новая увеличенная фотография бородатого деда Матвея с орденом Красного Знамени и четырьмя Георгиевскими крестами.

— Кто это заснял деда при всех регалиях? — спросил Антон.

Полина Владимировна глянула на фотографию:

— Из районной газеты специально к нему приезжал корреспондент. Два дня расспрашивал. Обещал к Октябрьским праздникам в районке напечатать.

— Зачем дед кресты нацепил? Все царские ордена и знаки отличия отменены декретом Совнаркома еще в декабре семнадцатого года.

— Эта карточка сделана деду на память. Для газеты он снялся с Красным Знаменем. Фотограф хотел и отца при орденах сфотографировать, но тот наотрез отказался.

— Почему?

— Он только с начальством зубастый, а в душе стеснительный как красна девица.

— Что-то деда в доме не слышно…

— Недавно к Торчковым утянулся. Невтерпеж захотелось узнать у Матрены, что там опять ее супруг отмочил.

— Вот неугомонный старик! Не болеет?

— Слава богу, нет; Недели две назад отец ездил в Новосибирск на совещание и раздобыл ему слуховой аппарат. Теперь наш дед помолодел. — Полина Владимировна принялась накрывать на стол. — Перекуси, сынок, пока, а ужинать будем попозднее, когда отец с дедом придут.

— Я подожду, мам.

— Хоть чая с вареньем выпей.

— Чая выпью.

Завечерело. По селу шумно пропылило пригнанное с выпаса стадо, и сразу Березовка ожила. Заблеяли овцы. Загоготали потянувшиеся от Потеряева озера к домам гуси. Послышались женские голоса, прикрикивающие на неспокойных при дойке коров. Ушла доить свою Красулю и Полина Владимировна. Вернулась в кухню с полным подойником.

— Куда вам на троих столько молока?! — удивился Антон.

— Сдаем колхозной ферме.

— Принимают?

— А как же… Одно время я поговаривала, чтобы продать корову. Отец воспротивился, мол, глядя на председателя, и другие колхозники сведут со двора личных коровенок. Придется тогда колхозным молоком деревню обеспечивать.

У дома, скрипнув тормозами, остановился «газик». Лязгнули дверцы. Антон выглянул в окно и в сумерках разглядел возле машины отца и деда Матвея. Отпустив шофера, отец по привычке отряхнул о голенище сапога запыленную кепку и направился во двор. Высоченный дед Матвей, задиристо выставив белую бороду и сердито пристукивая батогом, направился следом, что-то бубня себе под нос. Антон встретил их у порога. По очереди обнял обоих.

— Антошка, ядрено-корень, в гости заявился! — дед Матвей сменил гнев на милость. — Здрав-желаю, милицейский офицер!

— Здравствуй, дед, — улыбнулся Антон. — Все воюешь?

— Как иначе? С Торчковым щас чуть не врукопашную схватился. Вы, что ль, брали Кумбрыка в понятые к Ерошкиной плотине?

— Мы.

— Додумались, мудрецы! Кумбрык за один момент на всю деревню раззвонил, будто там убитого революционера с железной ногой откопали.

— Почему непременно революционера?

— Спроси чудака! Кумбрыку что на язык ни попадет — без устали молотить будет. В прошлом году летающими тарелками всех задурил. Нынче, как о семидесятилетии революции заговорили, в политику ударился. Наслушается по телевизору иностранных слов и сыплет ими как горохом. Я ему грю: «Иван! Не спорь со мной!» А он, звонарь, с апломбом хорохорится. Дескать, между нами происходит не спор, а ведется свободная дискусия, иными словами, плюйаризм мнений…

Антон захохотал:

— И чем этот «плюрализм» закончился?

— Ничем. Игнат аккурат подъехал. Плюнул я на дискусию да сел к нему в машину.

Войдя в азарт, дед Матвей и за ужином долго не мог успокоиться. Притих он лишь после того, как Игнат Матвеевич спросил Антона о Ерошкиной плотине. Антон коротко рассказал. Отец задумался:

— Не знаю таких, кто на железном протезе ходил…

— Торчков упоминал первого председателя колхоза Афанасия Жаркова, — сказал Антон. — Случайно, не помнишь его?