Ирина Глебова - Санный след

— Артист, Ромео!

Она всплеснула руками и тут же повисла у него на шее. Лыч подмигивал, кивая на густые, в рост человека, травы. Но Гусару не пришлось даже пальцем шевельнуть. Сильно подвыпившая девка сама тащила его в плавни, приговаривая:

— Вот так тебе! Артиста отхвачу! А то думает, дурак, что свет клином на нем…

Она явно хотела кому-то отомстить, и даже присутствие Лыча ее не смущало.

— А дружок твой пусть посторожит, — сказала она.

Лыч, конечно, шухером не ограничился…

Все это время Илья жил двойной жизнью. И не только потому, что в одном обществе был Петром Уманцевым, а в другом — Гусаром. Еще и потому, что, ненавидя женщин, с наслаждением убивал одних, и — в то же время, — нежно любил одну-единственную. Он любил княжну Елену Орешину. Ни в каких фантазиях не представлял он себя влюбленным в женщину и никогда не мечтал о том, чтобы женщина полюбила его. И вот…

Огромные, хрустально-чистые глаза белокурой хрупкой девушки из третьего ряда смотрели на него так преданно, как, наверное, смотрят лишь на божество. Много восторженных и восхищенных женских глаз видел артист Петр Уманцев. Но в этих взглядах — он чувствовал это и содрогался от бешенства! — всегда присутствовало и вожделение. Ему приходилось терпеть и томительный шепот, завлекающий смех, и обещающие прикосновения рук этих дам. Но все было пропитано отвратительным запахом похоти! Взгляд княжны Леночки — так он называл уже ее в мечтах, — пронзал грудь и входил в сердце так легко и прозрачно, как солнечные лучи сквозь облачка или радуга в дождевых брызгах.

Уманцев был отличным актером. Играя на сцене, он и вправду становился тем, кого изображал. И девушка, сидящая, в зале, виделась ему то Офелией, то Джульеттой, то Луизой. Но главное — он видел, понимал, что и она смотрит на него не как на красавца-мужчину, а как на Гамлета, Фердинанда… Все чаще и чаще Илья думал о том, что рядом с княжной Леночкой он сможет окончательно превратиться в Петра Уманцева, жениться и всегда видеть в ее глазах возвышенное чувство, которое превосходит плотское вожделение…

Да, ему, Илье Круминьшу, Гусару, нравилось то, что он проделывает с женщинами. Но не мог же он не осознавать, что есть в этом наслаждении патология, ненормальность. А главное, он прекрасно понимал — когда-нибудь, пусть и не скоро, но может он попасться. И тогда — конец жизни… Все больше и больше убеждал себя Илья в том, что, женившись на княжне Орешиной, он избавится от желания убивать: ему просто не нужны станут другие женщины. К тому времени, когда он решился представиться своей избраннице, он уже окончательно в это верил.

Своему подельнику Гусар долго не рассказывал о Леночке. Но когда он уже был вхож в дом Орешиных, Лыч сам спросил:

— Ты что, малец, и вправду поджениться собрался?

— Да, скоро будет объявлено обручение.

Они тогда сидели в старом барке — самом надежном и любимом месте встреч: никого постороннего! Лыч мотал своей огромной башкой, словно чего-то не понимая:

— Так ты ж ее, маруху свою, в первую же ночь зарежешь! И меня позовешь, что ли? Или думаешь, елдой по секелю поводишь — и все?

Гусар вдруг подскочил с места, замахнулся… Но, конечно, не ударил, рубанул рукою воздух, задохнулся. И сказал, словно был сейчас Петром Уманцевым:

— Не смей так говорить об этой девушке! Она другая, совсем другая. И я с ней буду другим.

Лыч ощерил пасть, захохотал, словно закудахтал:

— Как тебя проняло! Не такая! Да это пока девка, вот и не такая. А ты-то сам такой, а не другой, и другим не станешь. Сам ведь знаешь, вот и боишься, аж трясешься весь…

Гусар и правда побелел и весь трясся. Нет, нет, не хотел он сам себе признаваться — сумел убедить, уговорить себя, поверить, что с Леночкой все будет по-другому. Ей нужна его душа, его сердце, сам он, ласковые прикосновения губ к волосам, виску, ладони… Взгляд — глаза в глаза… Сплетение пальцев… Головка на плече… Во всем этом нет ничего чувственного, но есть настоящее чувство, нежность, забота. И даже когда они окажутся в постели и прикоснуться обнаженными телами друг к другу — и тогда в этом будет лишь нежность и дань традиции. И дети — они ведь должны быть в семье. Он, Петр Уманцев, представляя себя с Леночкой в брачную ночь, вовсе не испытывал привычных накатов нарастающей злобы, смешанной со страхом и гадливостью. Почти не испытывал…

Лыч все еще ухмылялся, и Гусар вдруг подумал, что за этой уродливой головой и тупоумной внешностью скрыта натура по-своему проницательная. Ему ли не знать! Да, да, Лыч угадал: Гусар боится, очень боится, но, прячась за личиной Петра Уманцева, не хочет признаваться даже себе. И не признается! Нет, все будет хорошо! Леночка не такая, как все женщины. Она другая — и он станет другим!