Наталья Лебедева - Склейки

Подвинув рычажок, скользнувший по микшерскому пульту, как лодочка по ровной глади озера, Вертолетова отпихивает микрофон ото рта, и губы ее обиженно смыкаются. Она откидывается на высокую спинку стула, поднимает руки и блаженно потягивается; потом резко отталкивается от пола ногами, едет назад – сантиметров двадцать – и врезается в стеллаж.

Борис Борисыч, уже снявший украшенную бериллами капель куртку, открывает дверь в студию. Предбанник сразу заполняется надоевшими звуками свежего хита.

Вертолетова выплывает из аквариума и плюхается на крутящийся табурет, скрытый за захламленным столом. Тонкими пальцами худенькой ручки она разминает онемевшие щеки.

– Ща! – говорит она звонко и весело.– Рот отдохнет, и домой пойду.

Аришка собирает свои листки и идет за Борис Борисычем, плотно закрывая за собой дверь.

– Как жизнь? – закидывая ноги на стол, спрашивает меня Вертолетова, словно рот ее так привык разговаривать, что, даже устав, не может остановиться.

– Нормально.

– Ага.– Вертолетова блаженно замирает в своем углу, окруженная приятной зеленью тесных стен.

Я рассматриваю ее: мелкая, худая – даже словно какая-то подсыхающая – с грустным выражением водянисто-голубых глаз, сутулая и съежившаяся. Но стоит ей улыбнуться, как глаза расцветают бриллиантовыми – золотом в лазури – искрами, а от них загорается красотой все ее маленькое, с размытыми и блеклыми чертами личико, словно кто-то включает особую функцию.

Смотрю, как, схватившись за коленчатую ногу, Аришка подтягивает к себе микрофон и начинает шевелить губами. Ее рот в стремлении укусить и попробовать уступает вертолетовскому.

– Слушай, а ты же была...– мучительно подбирая слова, решаюсь спросить я,– ты же работала в ночь, когда Эдика...

– Была.– Вертолетова снимает ноги со стола и облокачивается на него локтями. На пол соскальзывает несколько бумажных листков.

– И что? – настаиваю я.

– А что? Сидела здесь, как килька в аквариуме. Поспала немножко: запустила блок минут на сорок, дирекция тоже спит. Будет она отслеживать? А почему тебе так интересно?

– Это я его нашла. Утром.

– А.

Она молчит и внимательно смотрит на меня, словно эта фраза все объясняет, словно у меня появляется право знать.

– Так ты ничего не слышала?

– Нет.– Она сострадательно качает головой, сочувствует мне, будто потерявшей родственника.

– А в туалет хоть ходила? – спрашиваю почти с отчаянием, вспомнив рассказ Игоря.

– Конечно, ходила. Раза два.

– Тогда должна была видеть Эдика и Малышеву. Они прошли в студию, а ты как раз вышла из туалета.

– Откуда ты знаешь?

– Тебя видел один человек. Он стоял на балконе, ты не могла его заметить.

– Возможно,– покладисто соглашается Вертолетова.– Возможно, так оно и было. Я не знаю. Я же пробегала быстро: туда – обратно. Даже не помню, был ли в студии свет или нет. Не видела ни единого человека – это точно. Они, наверное, уже успели в студию войти...

– И не знаешь, был ли в офисе ночью Захар?

Вертолетова беспомощно пожимает плечами.

Короткие оттепели чередуются с непродолжительными морозами.

Снег, подтаявший и вновь застывший коркой наста, выглядит, словно покрытое глазурью лакомство, хрустит и рушится под ногами.

Утром я вставала под оглушительную дробь: барабаня по жести наружного подоконника, с неба падали крохотные колкие льдинки. И облака в небе были такого ровного белесого цвета, словно хотели сказать, что нет тут вовсе никакого неба и солнца, а есть одна только светлая пустота, рождающая в квартирах густую, висящую в воздухе серо-коричневую тень.

Но потом все как-то резко переменилось. Льдинки превратились в снег, потом – в дождь, потом и вовсе пропали; быстрый ветер смел с неба белесую пыль облаков, и над городом засияло солнце.

Выхожу из офиса и радостно вдыхаю, втягиваю в себя обманчивое обещание весны, которое завтра наверняка обернется колкой холодной метелью.

Черные и блестящие от влаги деревья выглядят фрачными кавалерами на фоне лазурного неба. Из желоба водостока бежит ручеек, льет упруго и яростно, пробивая себе дорогу в огромной, за два месяца наросшей у дома льдине, и в ней уже появляется круглая гладкая лунка, которая даст начало будущему руслу.

Соблазненная весенним настроением, распахиваю куртку, но почти сразу застегиваюсь, неприятно пораженная сыростью и холодом, которые касаются моей груди.

Быстро, стараясь не наступать в растущие на глазах лужи, пробегаю до кулинарии и обратно, возвращаюсь с салатами, бактериологическим оружием, не раз косившим наши ряды.