Наталья Лебедева - Склейки

Я сижу одна на двойном сиденье в полупустом троллейбусе, поставив ноги на железный выпирающий сбоку прямоугольник, опускаю плечи, скручиваюсь в кокон, в эмбрион... Стучит сердце, мне холодно: никак не могу согреться.

Дима. Вот кто узнал о кассете. Значит, он. Или всетаки нет? Не знаю. Слезы подступают к глазам.

Оттепель продолжается, на тротуарах ширятся холодные лужи. Подхожу к офису и чувствую, как меня трясет озноб. Всегда так со мной в оттепель – от сырости.

Моя первая съемка в одиннадцать, и Дима – оператором.

Мы едем в ДК Профсоюзов. Там развито социальное направление, и сегодня открывают новый клуб: пенсионерам раз в месяц будут рассказывать о новом в их правах.Пенсионеров мало: всего шестеро человек. Их принимают в крохотной комнате, улыбчивая женщина говорит:

– Надеюсь, пришли самые активные, и думаю, что вы перескажете все, что мы будем здесь обсуждать, своим друзьям и соседям.

Дальше долго и тягостно говорят о новых законах. У пенсионеров в глазах тоска, и никто не задает вопросов.

Ни в машине, ни на съемке мы с Димой не сказали друг другу ни слова. Тут нет ничего необычного: он молчалив, и я не всегда хочу болтать – но я прячу глаза. Он не может этого не видеть.

Мы возвращаемся в офис и тут же уезжаем опять, разъезжаемся по разным съемкам.

Его долго нет, мне так легче. Я успеваю отсмотреть и написать оба сюжета, а его все нет.

В монтажке Леха ворчит: видеоряд к пенсионерам ужасен.

– Понимаешь, их там было всего шестеро человек...

– Нашла бы что-нибудь из архива,– стонет он, щелкая по иконкам разбитого на сцены видеоряда.

– Какой архив? Весь сюжет на этом дурацком клубе.

– Ну я не знаю! Ну посмотри: что это?!

Я смотрю видеоряд: склеить кадры невозможно. Линия съемки нарушается почти везде, крупность набрана неверно: общий план вообще всего один, соцработник снята как-то странно: и не поймешь, кому она рассказывает... На Диму совсем не похоже, но мало ли, с кем не бывает?

Леха поглядывает на меня с опаской: ждет, что я стану защищать оператора. А я вдруг, неожиданно даже для себя самой, говорю:

– Охренеть! Руки бы за такое отрывала!

Леха смотрит на меня с изумлением:

– Да ладно...– тянет он,– сейчас поколдуем.

Леха открывает окошко с эффектами и зеркально разворачивает нужные кадры. Лица стариков при этом принимают немного странное выражение, но тут уж ничего не поделаешь. Мне даже нравятся такие фокусы, я смотрю на это с интересом. Единственное, чего не исправишь,– отсутствия общих планов, и один-единственный имеющийся мы повторяем трижды.

Пока Леха клеит, я смотрю текст.

– Знаешь,– говорю я,– можно убрать кусок начитки.

– Зачем? – спрашивает он.

– Чтобы видеоряда хватило.

– Хватит. Я на финал два плана прикопал.

Мы уже мирно беседуем, и тут в дверь заглядывает Дима. Я оглядываюсь только для того, чтобы убедиться, что пришел именно он, и снова смотрю на монитор.

Дима подходит, кладет ладони мне на плечи и слегка прижимается ко мне. Он так нежен, что какое-то мгновение я чувствую себя счастливой, но инстинкт самосохранения берет верх.

– Как дела? – спрашивает Дима.

– Это что? – Я говорю резко, словно тычу носом в лужу невоспитанного щенка.

– Где? – Он теряется от моего тона и от неожиданного вопроса.

– Вот это.– Мой палец показывает на экран.– Ты считаешь, это видеоряд?

– Конечно...– Он не понимает, о чем я.– А что?

– Да руки бы отрывала!

– За что?! – Его ладони больше не лежат у меня на плечах, Дима отступает назад.

– Ты смотри, как ты наснимал! Леш, покажи ему.

Леха двигает мышкой неохотно: ему неприятно, что я втягиваю его в скандал, тем более что обычно Дима снимает вполне сносно, а иногда даже очень хорошо.

– Смотри,– выговариваю я,– у тебя почему вот этот дедушка сидит и сам на себя смотрит? Что это за фокусы? Где тетка, которая с ними говорила? Кого они слушают?

– Была... Я снимал...– вяло отбивается Дима.

– Была,– киваю я.– Один план. Один! И что мне с ним делать? А где общие планы?

– Их что, вообще нет?

Я не смотрю на Диму, но по голосу слышу – ему стыдно, и что-то похожее на сочувствие пробуждается в моей душе, но страх и воспоминание о разрезанной сумке берут верх.

– Есть. Один!

– Ребят,– тянет Дима, извиняясь,– простите, ну бывает. Сами смотрите: комнатка крохотная, народу всего шестеро человек... Оксан, я думал, ты в крайнем случае архив найдешь...

– А меня не мог спросить, собираюсь я искать архив или нет?