Марджори Аллингхэм: Тайна Чаши

— Если вы это возьмете, — сказал полицейский, вкладывая шиллинг в открытую ладонь, — у вас будут деньги, чтобы пойти куда-нибудь, и мне не придется вас забирать. Но, — добавил он смущенно, — прошу вас, уходите быстрее, а то с минуты на минуту здесь будет инспектор.

Персиваль Сент Джон Сайке Гирт, единственный сын сэра Персиваля Кристиана Сента Джона Гирта, полковника, баронета, владельца «Башни» в графстве Суффолк, мучительно покраснев, сунул монету в карман штанов и улыбнулся своему спасителю.

— Спасибо, Бейкер. Ты очень добр, и я этого не забуду.

— Пустяки, сэр, — еще сильнее смутился Бейкер. — Вы подарили мне пять фунтов в день вашей свадьбы.

Он хотел сказать что-то еще, но решил промолчать, и следующее замечание молодого человека ясно показало, что тот не расположен к воспоминаниям.

— Черт подери, где же мне отсидеться, чтобы меня не упекли?

Полицейский с опаской поглядел в сторону Саут-Молтон-стрит, где уже показался щеголеватый инспектор.

— Эбери-сквер… рядом с Сауттемптон-роу, — поспешно проговорил он. — Там вам ничего не грозит. До свидания, сэр.

Последние слова прозвучали как приказ идти своей дорогой, ибо инспектор был уже совсем рядом. Надвинув мятую шляпу на глаза, Валь Гирт сгорбился и зашагал по Оксфорд-стрит. «Средства» одиноко болтались в кармане костюма, который когда-то с почтением был вручен ему портным, жившим на этой улице. Валь пересек Оксфорд-стрит и направился к площади.

Полночь еще только наступила, но людей почти не было видно. Кое-кто возвращался с пирушки, проехало несколько такси, показался запоздавший автобус.

Валь Гирт предпочитал держаться поближе к домам. Он словно прятался в их тени. Летний теплый воздух, насыщенный разными запахами и наводивший на мысли об аптеке, привычно щекотал ему ноздри, и, несмотря на усталость, в его походке стало заметно нетерпение. Валь злился на себя. Надо же попасть в такую передрягу! Старый Бейкер снабжает его шиллингом, чтобы на пороге собственного дома его не упекли в каталажку за бродяжничество. Ну и дела!

Уже прошли сутки, как у него не было ни крошки во рту, но он миновал кофейню возле французского шляпного магазина на площади, даже не поглядев на нее. Голод перестал мучить его около четырех часов дня, и Валь подумал об этом с удивлением и благодарностью к собственному телу. Легкое головокружение было куда предпочтительнее.

Тротуар обжигал ему ногу, по крайней мере, в том месте, где была дырка в дорогом штиблете, и вскоре Валь захромал, а еще через пять минут обнаружил, что находится на неопрятной площади, посреди которой росли грязные платаны в два ряда, а под ними стояли несколько деревянных скамеек в окружении обычного летнего мусора. На некоторых уже примостились отвратительного вида побирушки, но два места оставались незанятыми. Валь Гирт выбрал то, что располагалось под фонарем, подальше от других бездомных, и в первый раз по-настоящему почувствовал, до чего же он устал.

Когда над головой Валя зашумел пропыленный платан, он огляделся и вдруг ощутил нечто такое, что не могло быть результатом неожиданного порыва ветра, принесшего с собой ночную прохладу. Мимо проехала машина. Издалека, с реки, послышался печальный вопль буксира. Никто из бродяг даже не пошевелился, но Валю, который никогда не отличался богатым воображением, вдруг показалось, что грядет нечто грандиозное. Вероятно, в этом были повинны голод и надвигавшаяся гроза.

Сняв шляпу, он провел ладонью по очень светлым волосам, которые своей длиной уже начинали его раздражать. Валь был плотным крепким молодым человеком на вид лет двадцати двух с тяжелыми чертами симпатичного лица, на котором застыло выражение ослиного упрямства, то есть он был истинным англосаксом, в данный момент примечательным своей неестественной худобой.

Валь вздохнул, поднял воротник пиджака и уже готов был задрать ноги на скамейку, как вдруг замер, не сводя глаз с земли, усыпанной использованными пакетами, апельсиновой кожурой, пачками от сигарет. Его обдало жаром, и сердце у него забилось так, словно собиралось выскочить из груди.

Среди прочего мусора валялся мятый конверт, на котором он с ужасом прочитал собственное имя.

Пальцы у него дрожали, когда он поднял письмо. Имя было его, вне всякого сомнения. «П. С. Дж. У Гирту, эсквайру», — вывела чья-то незнакомая рука.