Дмитрий Федотов: Огненный глаз Тенгри

Но бывший пожарник с тех пор проникся к доктору Котову глубочайшим уважением и пропускал во вверенное ему здание без дурацких формальностей. Тем более мне был непонятен теперь его вопрос.

— Ты что, Иван Флегонтыч, али не признал?

— Так ведь никого же нету в редакции, — все еще хмурясь, сообщил вахтер.

— Работаю я здесь теперь! — бодро заявил я. Но Флегмоныч явно не разделял моего оптимизма.

— Нормальные люди так рано на работу не ходят. Пришлось предъявить кроме пропуска еще и журналистское удостоверение.

— Излишняя бдительность иногда вредит здоровью, — произнес я загадочно и потопал на второй этаж.

Мои новые коллеги и старые знакомые в одном лице действительно заявились примерно через час. К их появлению я успел вскипятить чайник и наделать горку бутербродов из принесенных с собой сыра и ветчины, — «проставился», так сказать.

Первым в комнату ввалился вечно встрепанный и нескладный Женя Перестукин. Поздоровавшись, он несколько секунд изучал мое кулинарное творение на чайном столике, потом изрек:

— Пища уготована для тела, амброзия же укрепляет дух! Но ее-то я как раз не вижу…

— И не стыдно вам, сэр, смущать разум этого юноши? — раздался от двери исполненный сарказма голос. Я оглянулся и сказал:

— Приветствую вас, благородный дон, в стенах сего мирского заведенья!

Федя Маслов, виртуоз диафрагмы и мастер видоискателя, а попросту — ведущий оператор и фотограф редакции, аккуратно повесил на плечики свой стильный кожаный пиджак и спрятал его в шкаф. Впрочем, все звали Маслова не иначе как Дон Теодор, за болезненное пристрастие к изысканности и утонченности буквально во всем — и в быту, и в работе. Мне же Федор напоминал знаменитого Кристобаля Хунту из романа Стругацких — такой же лощеный, подтянутый и чуть надменный в обращении, будь то ответственный за выпуск или сам главный редактор.

— А вас, Дмитрий, кажется, можно поздравить?

— С чем же?

— Вы с сегодняшнего дня причастны к великой тайне!

— Неужели?!

— Именно! Вы из большинства, что следует истории, превратились в одного из вершителей ее. Дон Теодор принял позу римского сенатора и с пафосом продолжал:

— Я не оговорился. Именно мы, газетчики, делаем историю! Не зря нас называют Четвертой властью. Это мы повергаем кумиров и возводим на пьедестал! Это мы вершим революции и предвидим будущее! Это мы…

— …трепачи и пустомели, которых давно надо выгнать на поля — пахать и сеять! — звонко и весело раздалось в комнате.

Мы втроем дружно повернулись на голос, заранее улыбаясь, потому что к нам пришло «солнышко». Светлана Геннадьевна Полонская, редактор отдела, была обаятельнейшей женщиной. О ее возрасте в редакции ходили легенды, но никто точно не знал в действительности, сколько ей лет. Мне лично было все равно, потому что я всегда твердо придерживался мнения: женщине столько лет, насколько она выглядит. Светлана же выглядела изумительно: невысокая, с фигуркой гимнастки и при этом с полноразмерным набором женских прелестей. Короткая стрижка и ясный взгляд фисташковых глаз из-под огненно-рыжей челки довершали образ веселого и доброго Солнышка. И самое главное, Светлана такой и была!

Федор, как всегда, смешался при ее появлении и принялся с озабоченным видом копаться в своем столе. А Женя, тоже как всегда, замер с полуоткрытым ртом, забыв, что хотел сказать.

— Здравствуй, Светик, — улыбнулся я и придвинул ей стул. — Присаживайся, отметим мое вступление в ряды тайных агентов четвертой власти.

— О! Да тут целый день пировать можно, — оценила Светлана мою сервировку. — И когда же ты успел?

— Просто я пришел… пораньше.

— Ага, — она лукаво стрельнула теплым взглядом, — выполняем трудовое законодательство?

— Я подозревал, что он скрытый штрейкбрехер, — проворчал из своего угла Дон Теодор. — И я оказался прав!

— А вот и нет! Димочка пожертвовал личным временем, чтобы угостить нас замечательным завтраком, — тоном мудрой воспитательницы осадила его Светлана и взяла самый толстый бутерброд. — А тебе, Феденька, следовало бы брать с Димочки пример.

Дон Теодор густо покраснел — то ли от смущения, то ли от обиды — и извлек из своей тумбочки банку клубничного джема. Молча подошел к столику и водрузил банку в самый центр, предварительно сняв крышку. Также молча он вернулся на место и продолжил копаться в столе.

— Клубничный джем — моя слабость, — заявил вдруг вышедший из ступора Перестукин и присоединился к нам со своей чашкой.