Анна Ольховская - Лгунья-колдунья

Поезд Москва — Мурманск лихо отплясывал тарантеллу на стыках, подергивая стальными плечами. Эх, не тем маршрутом бегал состав, ему бы к Средиземному морю, к солнцу, к бирюзовой волне, к пахнущим молодым вином берегам! А вовсе не в холод и суровую сосредоточенность Беломорья. Правда, электрический ток везде одинаков, и поезд, от души хлебнув энерговиски, игриво вильнул хвостом на повороте.

Ехавшая в последнем вагоне компания молниеносно отреагировала на шалость поезда, дружно свалившись на пол. А если учесть, что в одно купе набилось человек… Человек… М‑да. Количество набившихся не поддавалось точному учету, впрочем, классификации по половому признаку тоже.

Потому что довольно проблематично классифицировать невразумительную кучу, копошившуюся сейчас в тесном проеме купе. Все ноги, попадавшие в зону видимости, заканчивались джинсами и кроссовками. Количество ног постоянно менялось, периодически мелькали руки, иногда — головы, куча сопела и нелитературно выражалась.

Дверь купе, засмотревшись на происходящее, не заметила приближения своей повелительницы. И когда нежная ручка проводницы, покупавшей перчатки двадцать пятого размера, хлопнула дверь по спине, отодвигая в сторону, бедолага испуганно взвизгнула и судорожно вжалась в стену.

— Кто тут до Оленегорска? — флегматично обратилась к жизнерадостной куче трепетная дева, посвящавшая, судя по всему, все свободное время вышиванию болгарским крестиком и борьбе сумо. Или наоборот — борьбе сумо и вышиванию болгарским крестиком. И, разумеется, в совершенстве владеющая всеми тонкостями чайной церемонии. В чем куча, пребывая в разрозненном состоянии, могла убедиться за время пути неоднократно. Особенно удавался деве сахар.

— Мы, — сдавленно просипел кто‑то из подбрюшья кучи.

— Все?

— Ага.

— Так, у меня восемь билетов, вас тут: раз, два, три… А, ладно. Собирайте постели, несите мне. Оленегорск через полчаса. Хватит развлекаться, пора на выход.

И проводница, положив билеты на край верхней полки, отправилась в свои апартаменты, размером больше напоминавшие коробку из‑под обуви. Причем коробка была от детских сандалек.

— Развлекаться! — Возмущенный визг, донесшийся откуда‑то с левого фланга кучи, больше походил на женский. Хотя… — Кретинизм какой‑то! Сколько можно на мне валяться, а? Слазь немедленно! Ну, кому говорю!

— А кому, собственно? — прогудело из середины.

— Судя по носочному вонизму — Борьке.

— Но‑но, — донеслось от двери, — я бы попросил!

— Значит, не Борьке, значит, кто‑то решил догнать и перегнать Марченко по убойности воздействия. — Уровень злости в голосе все возрастал, стрелка стремительно приближалась к красному делению. — Вы меня достали уже! Все, напросились!

— А‑а‑а! — дурномявом взвыл рыжий взлохмаченный парень, пробкой вылетая из кучи. Ошалело разглядывая кровоточащие царапины на руке, он заорал: — Ленка, гадина, ты совсем сбрендила?! Ты что творишь?!

— Я пыталась по‑хорошему! — Похоже, рыжий являлся основным элементом конструкции кучи, поскольку после его удаления конгломерат распался, и с пола начали подниматься составные части. В том числе и симпатичная брюнетка, больше похожая сейчас на побывавшую в драке кошку. Сходство усиливали чуть раскосые зеленые глазищи и длинные когти, ой, нет. Ногти, конечно же, ногти. Озабоченно разглядывая свои ярко‑алые клинки, девушка продолжила: — И вообще, Венечка, благодари бога, что ни один мой прелестный ноготок не пострадал при столкновении с твоей бегемотовой шкурой!

— Глыпт! — выдал на‑гора рыжий Венечка, пытаясь, видимо, догнать прыткую лань, именуемую женской логикой. Не догнал.

А Лена тем временем продолжила, помогая подняться хрупкой русоволосой девушке, испуганно сжавшейся в комочек под столом:

— Видишь, слоняра, куда ты Динь‑Динь запинал? Да, Венечка, теперь я точно знаю, от кого твой род пошел — от Бабы‑яги.

— Почему? — Погоня за ланью заставила потомка славной старушки слегка окосеть.

— Так она же, бабулька твоя легендарная, тоже любила покачаться‑поваляться на костях человеческих.

— Леночка, лапушка моя, ты опять на комплименты напрашиваешься? Где ты видишь на себе кости? Все весьма округло и аппетитно. — Бархатный голос отряхивавшего колени высокого гибкого парня обладал таким чувственным магнетизмом, что любая, даже самая банальная фраза действовала на противоположный пол самым гипнотическим образом.