Владимиp Югов - Человек в круге

- Таковы мы с тобой. И таков он на сегодня. Одним проигрывать, другим выигрывать.

- Картежник! Мелкий ты картежник. Опять проигрался? До белья?

- Мы проигрались все. Вчистую. Всей вот этой одной шестой... Какие же мы болваны! Кому мы верим?.. А ведь все это - не публичный дом. Все является, все обязано!

Я почему-то сегодня не обижался на него. Да сегодня он еще и раскис, расплылся. Не хочет подписывать - не надо. Просто подумать теперь - как защититься? Купить пистолет? - хмыкнул я. - И когда нападут, - хоть бы парочку таких, как Ковалев, отправить к праотцам. А потом и самому двинуться в поход, к белым, белым просторам. Жить уже совсем скучно. Неинтересно. Да и боязно.

А что до любви... Тоже - скучно, обманно и хлопотно. Все грозятся. Все охраняют хороших женщин... Вот пошел мир!

Мы сидели и пили у него кофе. Порядочная все же Железновский скотина, если выгораживает Мещерского, Ковалева. "Свои!" Выгораживает. Сам копается в тайнике.

- На, держи, - говорит он. - Вот как все было с Павликовым и Смирновым!

Ковалев! Видите, они умели не помнить о жертвах, о крови, потому не жалели ни близких, ни родных. В них было всегда полное сознание своей правоты! Но есть ли на земле убийства, которые можно оправдать? Есть ли молитвы-идеи для оправдания? Идея оправдания убийств есть всегда ложь. Тот, кто говорит, что пусть не растет трава на могилах врагов, - злой человек, если даже все хором повторяют: пусть не растет трава! Кто были судьи, оправдавшие это "пусть"? Нет достойных судей на земле. Все они такие же смертные, как большинство из нас. Но когда лезут в судьи Ковалевы, когда они находят идею оправдания своих злодеяний, мир корчится в судорогах.

Я внимательно читал дома документы, переданные Железновским. Все было знакомо, знаемо о Смирнове. А Павликова жизнь, старшего лейтенанта Павликова?.. Что же еще можно к ней прилепить? Кусок мрамора? Кусочек золота? Нет ни мрамора, ни золота. Убит... Идут его письма, идет-кричит любовь. Молодые сердца ненасытны. У них вера, что все - справедливо, все так, как надо! У них любовь к вождю больше, чем к самим себе. Вождь сказал, вождь изрек! И на границу пошел Павликов потому, что вождь говорил о бдительности. Вождь постоянно напоминал народу о неустанной бдительности... А какая вера воспитывалась в детях! Вождь - свят. Вождь вне плохого слова...

Я сравнивал новые документы, которые передал мне Железновский, с документами о Шугове. Многое у Шугова, очень в ту пору искреннего человека, было несравнимо с Павликовым. У Павликова была совсем другая жизнь. Ни пятнышка на солнце! И потому страшно, после писем к жене, полных страдания и любви, читать барабанные слова обвинения... И приговор - в пять строчек. За отсутствием бдительности приговорен к расстрелу. Обжалованию не подлежит.

Я уже читал документ этот, последний росчерк на жизни человека. Новое по документам шло: расстрел произведен в шести километрах от моего городка бывшего. Но я-то знал, что это не так. Мы же с Железновским видели эти бугорочки прямо в стенах бывшего штаба отряда.

Обжалованию не подлежит... Железновский отдал мне тогда ножичек, маленькую пилочку, серебряный портсигар с надписью: "Меж нами говоря, люблю я гармошку". Все это осталось от Смирнова. От Семяко тоже кое-что осталось. Портупея. Книжка "В. И. Ленин. Избранные речи для молодежи". И четыре еще письма...

Была ли им свойственна эта нетерпимость? Нет. Жили они мирно. Начальник заставы, его жена, замполит Семяко. Спокойно тянули свою лямку. Не было от Семяко донесений о противоидейном брожении... Может, Железновский их припрятал, чтобы угодить мне и показать цельный образ погибших? Может...

Я позвонил дня через три Железновскому. Эти все дни я прятался, я боялся. И эти дни я думал: зачем Железновский отдал мне все это? Испытать, знаю ли я обо всем этом? Нашел ли бы без него? Была ли у него утечка? - Он решает это и теперь. И думает еще: пусть поморочит голову, как это оказалось у меня, у Железновского? Почему он, Железновский, таскает это все за собой? Что он вез тогда в чемодане все это? Или, как сказал: Берия заметал следы, уничтожал все? А ему жалко стало прошлого и он на память оставил и портупею, и серебряный портсигар? "Меж нами говоря, люблю я гармошку!" А что же мы любим с тобой, Игорь Железновский?

И все же - зачем Железновский отдал мне все это?

Напомнить, что я лишь один остался судьей Ковалева?

Подбодрить меня? Заставить, несмотря на свой отказ участвовать во всем этом, действовать? Зачем сделал судьей? И что я, ищущий теперь на Ковалева один, идущий открыто уже, представлю нашим несовершенным законникам? Эти предъявлю документы? Разжалоблю ими законников?