Владимиp Югов - Гибель богов

Она хотела еще что-то рассказывать, но Акишиев, перебив ее, потянулся глазами к картине. Он увидел кучевые облака, собственно красность облаков, упавших в море, увидел красные флаги на небольшом корабле, а на берегу была украинская семья, люди под повозкой с волами, далее была лодка с казаками и корабль-парусник, на котором развевались красные флаги.

Акишиев любил все красивое, картина была не только хороша, она застревала в душе, потому как сразу вспыхнули непонятно-светлые воспоминания: мама вот в таком праздничном убранстве, босоногие сестры с крашеными яйцами в руках.

- Они что, с красными флагами? Наши, что ли? Революционеры?

- Это такой цвет.

- Нет, ты, наверное, сама не знаешь, - он разглядывал уже другую картину, на которой была лунная ночь, пальмы. Луна светилась, как солнце, море радовалось под ее лучами. Потом еще одна картина шла о лунной ночи, луна там выглянула из печальных облаков, рядом с сонным кораблем.

- А луна живая здесь бывает? - спросил он и впервые пристально взглянул на нее. Ему теперь не казалось, что она дурнушка, как раз наоборот - что-то в ней было ласковое и по-девичьи заманчивое, особенно глаза - большие, широко и удивленно распахнутые и до жути хороши. Он в душе усмехнулся: и так в лоб били Клавкины достоинства, и тут кнутом стегает эта, в принципе, жердь-девка. Нахмурился, выдавая обратно ее альбом, хотя хотелось разглядеть получше солдат в красных мундирах, белые разрывы и реку, ее синь...

- Вон, у хозяйки моей погляди, - сказал небрежно Акишиев. - Картина знатная.

- Я ее видела, - пискнула опять деваха.

- В лесу-то не до картин тебе будет. - Акишиев при ней закурил, сидел он в спортивном костюме, развалясь.

- Да, - сказала она, - будет не до картин. - Привстала. - Я прошу вас взять меня с собой, готовить я могу неплохо, честное слово. - На пороге она, опустив голову, спросила: - Вы не обидитесь на меня? В следующий раз, пожалуйста, одевайтесь, когда к вам приходят посторонние. И у девушек, прежде чем закурить, надо спросить разрешение.

Она нагнулась, чтобы выйти. Акишиев чмокнул губами: плям-плям, растерянно оглядел себя, удивленно пожал плечами.

- Послушайте, - постучала она в окно, - а скамейки... С_к_а_м_е_й_к_и_ - хорошо! Слышите, хорошо!

"Ты еще! - делал он плям-плям, никак не умея подобрать слова. - Леди мне нашлась, мадам, госпожа! Да... Повариха в лунной ночи! В спортивном костюме не нравлюсь!" Но где-то в глубине души у него вдруг явилось чувство стыдливой застенчивости за свою оплошность, он знал ведь о том, что перед женщиной надо стоять так, чтобы не унизить ее. И быть прилично одетым. Кто бы она ни была. Ведь ты-то не свинья какая!

Что-то еще доброе подкатило к нему: не побоялась, врезала между глаз, хотя вроде и нанимается, а врезала... Чего нанимается-то? Директорская свояченица, сказал - возьми, возьмешь, никуда не денешься... Однако он вновь увидел ее лицо, лицо простоватое, в конопушках, увидел выражение на нем и решил, что она говорила все это ему не потому, что брала и умничала - для тебя, дурак Акишиев, говорила-то она, для твоей пользы и твоей культуры. "Эй, погоди!" - крикнул он, быстро одеваясь; приятно было сознавать еще, что она его за скамеечки похвалила.

9

Иннокентий Григорьев ворвался около десяти вечера. Клавкины дети уже спали, да и сама Клавка укладывалась; теперь она сидела перед зеркалом и причесывалась, кроме всего еще вымазав на широкое свое лицо полтюбика крема. Бить Сашку Григорьев не собирался. Судьба-индейка. Жить всем надо. На берег радостный выносит мою ладью девятый вал. Оказывается, стихи из него прут! Тоже - образование. Иннокентий Григорьев похлопал Клавку по плечу.

- Что, Иннокентий? Слетел с высоты? - одними глазами, не двинувшись, в маске, засмеялась сквозь зубы Клавка.

- О вы, отеческие лары, спасите юношу в боях! - ухмыльнулся Григорьев.

- Не будь лапотника, не было бы бархатника, - зубами одними сказала Клавка. - Научится.

- Нехорошо, Клава! - Иннокентий Григорьев стал перед ней на одно колено. - И в рядовых бы годик мог твой квартирант походить.

- А чего ему в рядовых ходить, хоть бы ты и грозил? Срубленные и приготовленные деревья где лежат?

- Можно подумать, Клава, только это лежит.

- На что ты намекаешь? - Клавка резко встала, сняла маску с большого лица, глаза ее посерели, они глядели с презрением и не испытывали никакого угрызения совести. - На что, спрашиваю, намекаешь?

- На многое... Да ладно! Я заниматься ничем не стану, писать тоже никуда не буду, кто и что в бумагах создает одно, а в других бумагах идет другое...