Владимиp Югов - Трижды приговорённый к 'вышке'

- Я насчитал 168 раз.

- Иди ты! Врешь же!

- Не вру.

- Врет все, - скривился старик. Он в это время жил рядом с Пианистом. Меня и то раз двадцать всего допрашивали. А у меня дело - ого-го! Золотишко, да еще кое-что...

Старик не скрывал, что он занимался скупкой золота. Последний раз он скупил золотые монеты у бригадира строителей Богачева. Тот нашел их на чердаке ремонтируемого бригадой дома.

- Как я связался с ним! - охал старик. - Сволочь продажная! Его же засекли. А он уверял, что все в норме... Бес попутал. Жадность!

Своя политика была у старика: этими откровениями (не нашли, псы, где запасец хранится) подыскал он для себя здешних защитников, которые надеялись на его милость - а вдруг откроется? Не с собой же в могилу забирать! Старик жил под двойной, таким образом, охраной, и горе Пианиста было еще и в том, что он навлек на себя неприязнь старика. Старик, поняв, что сидеть ему до посинения, ударился в религию, убийц не жаловал, их ненавидел. Все эти чудеса в решете в отношении того, что Пианист на втором суде сам взял на себя убийство, чтобы не подзалететь под вышку, вызывали в нем отвращение. "Ишь ты! Убил, загубил душу и теперь крутит!" Потом старик верил в закон, который не пришпилит то, что ты не сделал. Человек делает и без того столько, что хватит любому следователю, чтобы упечь его до дна и покрышки.

- Не бреши! - шипел он всякий раз на Пианиста. - Убил - так и говори, что убийца. - Он глядел на тонкие нервные пальцы Пианиста со страхом. Дьявольские пальцы-то! Такими сожмет - сразу задушит! Дьявола это руки, в кровище!

Когда Пианисту предложили сыграть на рояле (это было полгода назад), старик испуганно умолял всех:

- Не глядите на руки, коли станет играть! Бог вас накажет! Он дьявол!

Но и старик уверовал в талант Пианиста. Он слушал его потом внимательно и всякий раз качал головой. "А може, и невинен", - шептал.

Пианист думал, что никогда уже не сможет играть. Он заплакал, когда правильно взял первый аккорд...

После первого же концерта Пианист как-то преобразился внутренне. Он почувствовал в себе новую силу. Не все потеряно! Нет...

А после этого концерта он, лежа на постели калачиком, в мечтах летал далеко. Он был дома, играл дома, все соседи собрались к ним, пришел Боярский с женой, они пьют чай с медом, за окном цветут вишни, гудят шмели... Их ребенок (пусть это будет даже девочка) бегает по саду, она так музыкальна, такой у нее изумительный слух, что слышит, как где-то чуточку сфальшивил отец...

Он и не заметил, как пришел бригадир.

Пианист лежал, все так же свернувшись калачиком.

Вытянутое умное лицо бригадира приблизилось к нему. Наступал выходной. В помещении, кроме них, никого не было.

- А... Послушай, Пианист... Ты спишь?

Бригадир редко удостаивал его своим вниманием.

Дмитриевский дернулся всем телом, ему хотелось на эти обыкновенные слова ответить заискивающе, по-собачьи лизнуть руку бригадира. Но он был так измочален концертом, что не хватило сил на заискивание и лебезение.

- Я слышу: ты не спишь! - сказал бригадир глухим, каким-то не своим, а взволнованно-человеческим голосом. - Ты знаешь... Сегодня я понял, Пианист, что ты - не убийца. До сего времени я думал, что ты подлец, гад, ничтожество. А сегодня я понял твою душу. Пианист! Я представляю, как все произошло. Он взял тебя на испуг, этот твой добродетель-следователь. Он решил показать, какой он умный. Не могли найти настоящего убийцу, он приехал и победил. К тому же сохранил тебе жизнь. Взял тебя, талантливого... Ты прости, Пианист, ты в самом деле талантливый малый... Но при этом бездарный человек. Ты трус. Обыкновенный трус. Ты поддался ему, стал подыгрывать. К чему? Ответь мне. Ответь хотя бы мне. Ты, я уверен, этому своему адвокату не доверился. Как всякий трус, ты боялся поначалу вышки, потом боялся пересуда, потому что в конце концов боялся опять же вышки. Вдруг тебя, такого талантливого, поставят к стенке! Бывает, Пианист. Здесь тебе тоже все уши про это прожужжали. Да, сидел здесь. Дали пятнадцать лет. Написал, требовал, и поставили после пересуда к стенке, так как вина его вышла тяжелей, чем он предполагал. Но он не думал, что начнется следствие, скорее - доследование... А я сегодня увидел по твоим глазам: доследования ты не боишься! То есть, когда ты играл, ты не боялся ничего! А сейчас, наверное, уже боишься. Доследование... Этот твой следователь... Дожмет тебя и разозлится главное - и конец! Все! Конец! Вот что ты лежишь и думаешь...

Пианист поднял голову.

- Нет, бригадир. Не отгадал.