Владимиp Югов - Загадка мадам Лю

Соболев, начальник шахты, пришел однажды вечером, когда муж был на смене. И она приняла его, истосковавшись по доброму слову, по "чистеньким рукам" и чистому лицу. Он, Соболев, понял это, говорил горячо о том, как уже давно любит ее, как страдает. Как она дивна! Никто не говорил давно так ей. Даже тот, случайный, в Ессентуках, не говорил, что любит, когда они после ресторана зашли к нему в отдельный номер, прекрасно обставленный - он был в санатории, оказывается, основной, то есть по положенной путевке. Соболев был везде основной - в президиумах, на похоронах, на митингах. Большой, крупный, тоже истосковавшийся. И она горячо признавалась: тоже любит его, давно заочно любит. Даже представляла, что с ним была...

Соболев торопливо защелкнул дверь на щеколду...

"Почему? - зашептала она ему. - Здесь? Сразу?"

Он кивал ей головой, и она почувствовала, как он тоже исстрадался. Она никогда в жизни не ощущала такого наполнения, ее распирала радость... Он был остроумен в извращении, сознался потом, посмеиваясь: начитался специальных зарубежных книг...

И во второй раз, когда зашел к ней, опять же зная, что ее муж уже опустился в лаву и дает стране уголек, тоже умел подойти. Она ожидала, что все то, что было, повторит. И он заторопился, повторил. И это было ново, непознано...

Следователь, оказывается знал об этом. Он ее, Светлану Григорьевну, допрашивал теперь не так осторожно. Струев пришел в тот час, когда из ее дома зачем-то выносили диван. После того, как он грохнулся о стенку двумя ножками, они его - втроем (три мужика) вынесли на улицу, словно покойника. И внесли новый диван. Светлана Григорьевна давно его присмотрела договорилась с заведующим мебельного магазина.

Никогда не ожидаешь, что и зачем последует. Думалось, что в доме будут добрые хлопоты, так нужные в эти дни, их смутные дни (кажется, у них все расползалось с мужем, он открыто иногда стал ходить к любовнице).

Когда-то, женившись на ней, он долгое время любил ее. Неосторожность в отношениях с мужчинами, иногда легкий флирт, иногда безобидное кокетство, привели его к тому, что замкнулся, стал угрюмо на все глядеть. Ему теперь казалось, что она врет во всем: в движениях, в словах. В постели особенно это чувствовал. Ему часто хотелось спросить ее: ну, с кем ты в этот раз?..

Он ждал одного, когда она поползла по служебным ступенькам, - уйдет от него, или кто-то придет в дом и скажет ему: куда ты смотришь? Ты же не последний алкаш, чтобы тебе почти на глазах изменять? Она же открыто гуляет...

Сорокалетняя женщина. До призыва в армию Ледика - еще прекрасная, еще миловидная, с замечательной прической. Уж эта ее неповторимая прическа. Сделать тугой узел сзади, пришпилить его. Голова делается благородней. Вся красота сразу бросается в глаза... Она сделала прическу и перед приездом Ледика. Она сделала прическу и когда пошла к нему на свидание в тюрьму. У нее были влажные карие глаза. Она подкрасила их, даже идя к Струеву. В меру полная, в белых босоножках, в платье сафари песочного цвета... Жизнь была нелегкой всегда. Но сохранилась. Пугалась порой и стучала по некрашенному дереву: "Тьфу, тьфу! Ничего... Пусть он не взял по службе. Я же взяла!.. Зато он депутат!"

- Я всегда знала, что этим кончится!

Светлана Григорьевна сидела напротив Струева и плакала. В дневнике пишется, как эта женщина учила в свое время невестку пользоваться слезами. Теперь она плакала сама и плакала искренне.

- Что же будет с моим сыном!..

У нее было крупное лицо, у брюнеток при плаче выступают красные пятна на лице. То ли дело у ее умершей невестки. Ей плакать можно было, ни один мужчина не мог отвернуться. Теперь хотелось отвернуться. Таким не советуют плакать.

- Скажите, неужели он убил ее? Я этому никогда не поверю... А если поверю, то армия, армия... Я всегда защищала армию. Теперь я поняла, что он приехал совсем другим человеком... Там ему приходилось все делать.

- Да, - тихо ответил подполковник. - Все может быть. Учиться у вас, признаться, страшновато.

Она пожала плечами.

- Дайте хотя бы дневник... Может, вы из него вычитали обо мне? Есть там обо мне лично?

- Там все о вас, - резко сказал подполковник.

Из дневника Ирины, приобщенного к делу.

"2.02.90 года.

У меня нет иного выхода, кроме как терпеть. Терпеть, терпеть, терпеть... Моя свобода была для меня всегда тяжким испытанием. Я испытываю страх. Ничего, кроме свободы! Это же ужасно! Это плохо. Свободу понимают все по-своему. Я ее понимаю так, как понимает желающий свободной чувственности. Об этом твердит С., при этом загадочно и призывно посмеиваясь... "У меня есть рядом примеры этой свободы" - он намекает на мою свекровь.