Дарья Калинина - Шутки старых дев

Тем временем толстячок-майор, наш хороший знакомый, сидел у себя в кабинете, ел булочку с сосиской и размышлял о том, как бы ему похудеть. Собственно, худеть ему вовсе не хотелось, но страшно хотелось повышения, а в этом, он был уверен, ему страшно мешала его внешность и фамилия. Собственно, внешность плавно вытекала из фамилии – Жирков. Из-за нее процесс знакомства всегда представлял для майора настоящую муку. Словами не описать, какие страдания доставляла ему эта фамилия. Вечно его дразнили «жирдяем», а то еще и похуже; и даже ласковые прозвища, которыми его одаривали влюбленные девушки, а потом и жена типа: «пончик мой жирненький», «поросеночек» или «пухлячок», заставляли бедного майора ежиться. И на службе Жиркову приходилось постоянно ловить на себе взгляды начальников, в которых явственно читалось следующее: такую морду не отъесть на одну милицейскую зарплату...

Сегодня к обычным неприятностям майора прибавилась еще и необходимость создать видимость хоть какой-нибудь деятельности по раскрытию убийства, произошедшего у него на участке. Майор занимался им уже пятый день и чувствовал, как постепенно начинает ненавидеть всех, кто был к нему хоть как-то причастен. Но больше всего майору доставалось от семейки, обнаружившей труп. Все они несли полную околесицу и вдобавок изводили просьбами приставить охрану к их дочери, внучке и племяннице. Делать этого майору не хотелось по двум причинам: во-первых, он не верил ни в каких киллеров у себя на подведомственной территории; а во-вторых, в отличие от своих коллег, был убежден, что это чисто бытовое убийство. Однако бытовые преступления расследуются легче всего, когда имеется много действующих лиц. Кто-нибудь обязательно проговорится, но в этот раз майору не повезло, он наткнулся на глухую стену непонимания. Да, убитую все дружно ненавидели, но убивать ее тем не менее, по словам очевидцев, в ближайшие годы никто не собирался.

– Руки марать о такую противно, – выразила общее мнение бойкая старушка, доводившая майора до умоисступления своими бесконечными просьбами обеспечить охрану внучке.

К тому же единственная свидетельница, с которой бедный майор мог общаться без нервного колотья в боку и резей в желудке, заявила, что она вынуждена выехать на неопределенное время из города, якобы по служебной командировке. Майор, понятное дело, навел справки. В институте, где работала главная свидетельница, подтвердили ее слова, но она там была вторым человеком после директора, попробовали бы они не подтвердить, живо бы с работы вылетели.

В конце концов майор решил, что ее поездка – очень даже полезна для следствия. Вдруг эта дамочка, доктор наук, на самом деле никакой не доктор наук, а маньячка. Может, именно теперь, по весне, она и начнет приканчивать всех направо и налево? Ведь всем известно, что в весенне-осенний период родственникам психически больных людей следует остерегаться ухудшения их состояния. Конечно, ученая дамочка не производила впечатления больного человека, наоборот, она выглядела самой нормальной в семье, но именно это и настораживало майора. Поэтому он позвонил в Пензу и попросил тамошнего своего знакомого сообщить ему незамедлительно, если тот обнаружит какие-то загадочные события в своем городе за то время, что там будет пребывать эта командированная дама.

Отъезд дамы положил начало повальному бегству свидетелей. И если первая хотя бы сочла нужным объявить о своем отъезде, то остальные старались слинять незаметно и, что хуже всего, в неизвестном направлении. Второй исчезла племянница отбывшей в Пензу ученой дамы. На все попытки выяснить, куда именно она отправилась и когда ее можно ждать обратно, родственники отвечали обвинениями: мол, майор, ничего не сделал для охраны их сокровища; и еще намекали, что неплохо было бы оплатить расходы за установку новой двери и замка. Последнее расстраивало больше всего: платить за чужие двери, которые к тому же он не ломал, майор не любил. К счастью, расстрелянная дверь случилась не в его дежурство, и он мог злорадно потирать руки, в душе только завидуя, что там обошлось без трупов, а стало быть, и особо крупного расследования по поводу двери проводить никто не собирался.

Третьим исчез сын убитой.

– Просто не представляю, что на него нашло! – горестно восклицал муж убитой и отец сбежавшего. – Он мне ничего не говорил.

Это выглядело тем более странно, что у сына – они с отцом жили душа в душу – были на носу экзамены в институте, от которых он избавился, взяв «академку», и похороны матери, от которых он уж никак не мог избавиться. Поэтому на кладбище его еще видели, а потом он исчез, не сказав даже родному отцу, куда отправляется и где его искать. Оставил только объяснительную записку, адресованную невесте; причем объяснения были настолько туманными, что материалиста майора они никак не могли удовлетворить. Жирков прочитал записку несколько раз, но ничего не понял. Разве что убедился в том, что в этом деле чокнутых гораздо больше, чем преступников.