Гилберт Честертон: Рассказы о патере Брауне

Фламбо уставился на серую стену леса с единственным чёрным отверстием, похожим на могильную яму, — туда ныряла их тропа. Должно быть, в том, что дорогу проглатывал лес, было что-то жуткое, он ещё ярче представил себе трагедию и вздрогнул.

— Страшная история, — проговорил он.

— Страшная история, — наклонив голову, подтвердил священник. — Но на самом деле произошло совсем другое. — В отчаянии откинув голову, он воскликнул: — О, если бы всё было так, как вы описали!

Фламбо повернулся и посмотрел на него с удивлением.

— В том, что вы рассказали, нет ничего дурного, — глубоко взволнованный, заметил отец Браун. — Это рассказ о хорошем, честном, бескорыстном человеке, светлый и ясный, как эта луна. Сумасшествие и отчаяние заслуживают снисхождения. Всё значительно хуже.

Фламбо бросил испуганный взгляд на луну, которую отец Браун только что упомянул в своём сравнении, — её пересекал изогнутый чёрный сук, похожий на рог дьявола.

— Отец, отец! — с порывистым жестом вскричал Фламбо и быстрее зашагал вперёд. — Ещё хуже?

— Ещё хуже, — как эхо, мрачно откликнулся священник.

И они вступили в чёрную галерею леса, словно задёрнутую по бокам дымчатым гобеленом стволов, — такие тёмные проходы могут привидеться разве что в кошмаре.

Вскоре они достигли самых потаённых недр леса, здесь ветвей уже не было видно, путники только чувствовали их прикосновение. И снова раздался голос священника:

— Где умный человек прячет лист? В лесу. Но что ему делать, если леса нет?

— Да, да, — отозвался Фламбо раздражённо, — что ему делать?

— Он сажает лес, чтобы спрятать лист, — сказал священник приглушённым голосом. — Страшный грех!

— Послушайте! — воскликнул его товарищ нетерпеливо, так как тёмный лес и тёмные недомолвки стали действовать ему на нервы. — Расскажете вы эту историю или нет? Что вы ещё знаете?

— У меня имеются три свидетельских показания, — начал его собеседник, — которые я отыскал с немалым трудом. Я расскажу о них скорее в логической, чем в хронологической последовательности. Прежде всего о ходе и результате битвы сообщается в донесениях самого Оливье, которые достаточно ясны. Он вместе с двумя-тремя полками окопался на высотах у Чёрной реки, оба берега которой заболочены. На противоположном берегу, где местность поднималась более отлого, располагался первый английский аванпост. Основные части находились в тылу, на значительном от него расстоянии. Британские войска во много раз превосходили по численности бразильские, но этот передовой полк настолько оторвался от базы, что Оливье уже обдумывал план переправы через реку, чтобы отрезать его. Однако к вечеру он решил остаться на прежней позиции, исключительно выгодной. На рассвете следующего дня он был ошеломлен, увидев, что отбившаяся, лишённая поддержки с тыла горсточка англичан переправляется через реку — частично по мосту, частично вброд — и группируется на болотистом берегу, чуть ниже того места, где находились его войска.

То, что англичане с такими силами решились на атаку, было само по себе невероятным, но Оливье увидел нечто ещё более поразительное. Солдаты сумасшедшего полка, своей безрассудной переправой через реку отрезавшие себе путь к отступлению, даже не пытались выбраться на твёрдую почву, они бездействовали, завязнув в болоте, как мухи в патоке. Не стоит и говорить, что бразильцы пробили своей артиллерией большие бреши в рядах врагов; англичане могли противопоставить ей лишь оживлённый, но слабеющий ружейный огонь. И всё-таки они не дрогнули, краткий рапорт Оливье заканчивается горячим восхищением загадочной отвагой этих безумцев.

«Затем мы стали продвигаться вперёд развёрнутым строем, — пишет Оливье, — и загнали их в реку: мы взяли в плен самого генерала Сент-Клэра и нескольких других офицеров. Полковник и майор — оба пали в этом сражении. Не могу удержаться, чтобы не отметить, что история видела не много таких прекрасных зрелищ, как последний бой этого доблестного полка; раненые офицеры подбирали ружья убитых солдат, сам генерал сражался на коне, с непокрытой головой, шпага его была сломана».

О том, что случилось с генералом позднее, Оливье умалчивает, как и капитан Кийт.

— А теперь, — проворчал Фламбо, — расскажите мне о следующем показании.

— Чтобы разыскать его, — сказал отец Браун, — мне пришлось потратить много времени, но рассказ о нём будет короток. В одной из линкольнширских богаделен мне удалось найти старого солдата, который был не только ранен у Чёрной реки, но стоял на коленях перед командиром части, когда тот умирал. Этот последний, некий полковник Кланси, здоровеннейший ирландец, надо думать, умер не столько от ран, сколько от ярости. Он-то, во всяком случае, не несёт ответственности за нелепую вылазку, — вероятно, она была навязана ему генералом. Солдат передал мне предсмертные слова полковника: «Вон едет проклятый старый осёл. Жаль, что он сломал шпагу, а не голову». Обратите внимание, все замечают эту шпагу, хотя большинство людей выражается о ней более почтительно, чем покойный полковник Кланси. Перехожу к последнему показанию…