Виктор Пронин - Ледяной ветер азарта

– Хорошо, Нина. Я постараюсь.

– Володя, Панюшкина нельзя предать, не предав самого себя.

– Я знаю, – сказал Званцев. – Поэтому я не остановил этого деятеля, когда ты вошла. Хотя, согласись, Нина, мне достаточно было посмотреть в твою сторону, чтобы он замолчал. Разве нет?

– Не знаю. Этого я не знаю.

Когда Нина вышла, Званцев несколько минут сидел неподвижно, откинувшись на спинку стула и скрестив на груди руки. Нельзя сказать, что слова Тюляфтина привели его в восторг. Радость, конечно, была, но она погашалась необходимостью принимать какие-то решения, думать над тем, как вести себя дальше. Уравновешенные отношения, которые установились у него с членами Комиссии, с Панюшкиным, вдруг нарушились, он ощутил зыбкость, дохнуло опасностью. Это было неприятно, Званцев не привык к такому состоянию, он даже сам не заметил, как Панюшкин приучил его к спокойной уверенности в себе.

Званцев встал, прошелся по кабинетику, зачем-то поплотнее закрыл дверь, прислушался к голосам в коридоре, а выглянув в окно, убедился, что Тюляфтин ушел из конторы – его тощая фигура маячила уже где-то на берегу.

– Честность – лучшая политика, – неожиданно проговорил он вслух прочитанные где-то слова. И вот они всплыли в сознании. – Честность – лучшая политика, – повторил он раздумчиво и сел за стол. Сняв очки, Званцев не торопясь протер их лоскутком. Смазанное, нечеткое изображение окна, двери, стен позволяло лучше сосредоточиться.

«А зачем он мне сказал об этом? – подумал Званцев. – Пришел, испортил настроение и ушел. Обрадовать решил? Поддобриться? Или этакая бездумная пакостливость? Интересно, Панюшкину он тоже поторопился сказать? Нет. Не осмелится. Значит, я в его табеле чуть пониже стою. Ровесники? Однокашники? Или в самом деле мне до Панюшкина еще топать и топать?» И Званцев спокойно, как о чем-то очевидном и простом, подумал, что в его положении очень легко оказаться подлецом. Ничего не предпринимая, не выходя из кабинета, ни с кем не разговаривая, можно совершить подлость. Вернее, она совершится сама по себе, он лишь позволит ей состояться, если не предпримет четких и жестких мер. Что же необходимо сделать? Пойти и отказаться от должности? Но ему еще никто ничего не предложил официально. Выходит, можно запросто оказаться не только подлецом, но и дураком.

– Как бывает, – озадаченно проговорил Званцев. – Ишь как бывает! Тюляфтин, придя ко мне и сказав, что Панюшкина снимают, не совершил подлости. Он поступил мелко. Даже пакости в его поступке нет, обычная слабость человеческая, и все. Не выдержал, раньше времени болтнул языком. А что делать мне? Пойти к Панюшкину и выразить сочувствие? Глупо. Он наверняка уже обо всем знает, но поздравлять не торопится. Темнит? Нет, Панюшкин темнить не будет. Но и не отступится до последнего. Тюляфтин – слабак. Это ясно. Чернухо – за Панюшкина. Опульский не в счет. Ливнев тоже. Мезенов? Вот в ком загвоздка! В любом случае положение таково, что нужно срочно спасать свою честь, достоинство, лицо или как там это называется у людей с благородными кровями. Панюшкин как-то сказал, что иногда без красивых слов не обойтись. Его мысль можно продолжить – иногда не обойтись без красивого поступка.

Званцев решительно надел очки, набросил полушубок, шапку и вышел из кабинета. Заглянув к Панюшкину, облегченно перевел дух – у того сидел Мезенов. Значит, не получится разговора. Значит, передышка.

– Володя, у тебя что-то важное? – спросил Панюшкин.

– Да нет... Мимоходом. Если понадоблюсь – я в столовой.

– Подожди полчаса, вместе пойдем, а?

– Я уже оделся... Анюта ждет... Так что прошу пардону, – Званцев прикрыл дверь и на некоторое время замер, не выпуская ручки, – не пригласили, не сочли. Как понимать? Ведь если вопрос решен, самый раз сказать об этом?

К вагончику, где располагалась столовая, Званцев шел медленно, так и не застегнув полушубка, и уже в полумраке тамбура, обметая с валенок снег, подумал, что Тюляфтин поставил его в дурацкое положение вовсе не по простоте душевной. Воровски пробрался в кабинет, пробыл несколько минут и постарался побыстрее умотать. Так не делается. Комиссия прежде всего должна потолковать с Панюшкиным, а потом должны пригласить его, Званцева. И лишь после этого можно говорить о принятом решении.

Званцев обычно приходил в столовую, когда там уже никого не было, чтобы пообедать с Анной вдвоем. Выглянув из тамбура, он увидел, что их столик уже накрыт и Анна поджидает его. Званцев волновался, и то, что он не смог отнестись к разговору с Тюляфтиным легко и беззаботно, лишний раз убедило его – положение складывалось неприятное.