Виктор Пронин - Остров

– Хочешь, чтобы они свечку подержали? – хохотнул Сашка, но тут же смолк, почувствовав, что вышло грубовато.

– А чего ты все время хамишь? – серьезно спросила Дина. – Это у тебя потребность такая?

Сашка поднялся и сел рядом с Диной.

– Знаешь, не дуйся... Ну, не могу я с тобой разговаривать! Робею.

– Ты пришел поговорить?

Сашка диковато глянул на нее и, поколебавшись секунду, дунул на свечки. В купе сразу стало темно, но у него перед глазами еще несколько секунд стояло ее напряженное лицо и трепыхались маленькие желтые огоньки. Они казались зрачками – встревоженными, мечущимися, испуганными. Протянув руку, Сашка нащупал плечо, обтянутое тонким свитером.

– Руку-то убери...

– Дина, не надо... Пусть эта рука лежит там, куда я ее положил, ладно?

– Ну что ж...

Положив голову на тощую поролоновую подушку, она наслаждалась покоем, который приносит принятое решение. Дина не верила в долговечность вагонного знакомства. Через минуту, через пять минут все кончится, и она спешила насытиться таким необходимым чувством близости с другим человеком. Она словно впитывала какую-то энергию, заряжалась радостью, желанием жить на то долгое одиночество, которое ее ожидало. Когда Сашка хотел было приподняться, она с судорожным вздохом обхватила его и удержала возле себя.

Они лежали, прижавшись друг к другу, не делая никаких попыток взять непременно все от этой минуты. Уже то, что они рядом, вдвоем, только вдвоем, было самым большим, что вообще могло быть между ними в этот вечер. Казалось, они давно уже шли навстречу друг другу и теперь не торопились, зная, что у них еще много времени. И зная, что это не так.

ДИНА. И вот приходит однажды незнакомый человек и задает вопросы, которых раньше никто не задавал. Они могут показаться бесцеремонными, возможно, они такие и есть... Но иногда так хочется, чтобы кто-нибудь все-таки задал их...

Была ли ты замужем?

Целовалась ли?

Как живешь, где работаешь... И вообще – каково тебе?

Оказывается, для него важно, как я к нему отношусь... Он не спрашивает, люблю ли я его, это был бы глупый вопрос, он спрашивает – как я тебе?

Знакомые об этом не спросят, они думают, будто знают все. Начальника это не интересует, для него есть более важные вещи. Есть твой моральный облик. И он должен быть чистым. Но где кончается чистота и начинается стерильность, безжизненная, мертвая, холодная стерильность?

Эти деликатные люди, которые не считают себя вправе спросить о чем-либо... Деликатность... Она стала такой удобной, непробиваемой стеной, за которой может прятаться самое дремучее равнодушие. И тонкий, воспитанный, образованный человек отлично себя чувствует, оставляя за спиной твою зареванную морду. А соседка пожалуется кому-то шепотом на твою грубость. После всего этого так хочется, чтобы хоть какой-нибудь пьяница в автобусе спросил, отчего, мол, девка, хмурая сидишь?

А когда появляется человек, которому невдомек, что существуют этические нормы, все эти разноцветные, прекрасно сшитые одежки на равнодушии, его невольно воспринимаешь, как спасителя.

ЧТО-ТО НОВОЕ... С радостным испугом Сашка ощутил в себе что-то новое, как если бы в пустой, запущенной комнате поселился хороший человек, промыл окна, затопил печь, от которой по стенам запрыгали горячие блики. А потом человек включил приемник, и зазвучала негромкая музыка, которую Сашка помнил еще с тех пор, как больше десяти лет тому назад испуганно танцевал на школьных вечерах с тонконогими одноклассницами.

Жизнь у Сашки состояла словно из отдельных кусков. Новый день не был продолжением вчерашнего, и каждое утро Сашка начинал новую жизнь. Это было легко – прошедший день не оставлял никаких обязательств, он списывал их. Сашка не ощущал груза прошлого, и не появлялось в его душе ничего постоянного, на что можно было бы опереться. Утренние всходы он бездумно затаптывал к вечеру, не представляя даже, что можно жить как-то иначе.

Сейчас Сашка почувствовал, что жизнь его началась не сегодняшним утром, он с удивлением увидел, что она протянулась далеко в прошлое и была уже не кучей лет-булыжников, вываленных из самосвала, а чем-то вроде длинной улицы. Ночь уже не казалась ему концом всего, что начато утром, да и утро не было началом, все было продолжением. Сашка понял, что, оказывается, может быть цель, к которой нужно идти не один день, не один год, почувствовал, как напрочь, насовсем смыкается вчерашний день с сегодняшним. И если он утром поговорит с Диной, то их разговор будет продолжением вчерашнего. И вообще не исключено, что разговор с ней будет продолжаться всю жизнь...