Виктор Пронин - Остров

Знакомясь с новым начальством, стараясь понравиться, он в то же время был совершенно равнодушен к тому, какое впечатление произведет, потому что уже видел свое заявление об уходе. Алик прекрасно знал, что о нем подумают, что скажут, о чем промолчат, когда за ним закроется дверь. И у него невольно получалось такое выражение лица, будто он заранее извинялся за беспокойство, которое причинит через год.

И действительно, в конце концов он все-таки подавал заявление и уходил, чтобы снова пережить всю радугу чувств. Как сбрасывают весеннюю воду через плотины, он должен был сбрасывать скапливающиеся в нем страх, любовь, достоинство. Его ежедневные обязанности требовали слишком мало всего этого. И когда в нем создавалось критическое давление, когда все эти чувства переполняли его, не находя выхода, он своим заявлением об уходе словно открывал какой-то клапан. И не мог не думать – да, вы остаетесь, вас ставят в пример, но все вы искорежены собственным избыточным давлением... И ваш смех за моей спиной – не попытка ли хоть немного уменьшить давление, хоть немного сбросить превосходства и презрения...

– Извините, молодой человек, – вдруг обратился к нему старик с двумя рядами блестящих железных зубов. Они отставали и, когда старик говорил, влажно щелкали. – Мы вот тут разговорились... Вы не знаете, случайно, какой коэффициент на Курилах?

– По-моему, два, – неуверенно ответил Алик.

– Конечно, два, – обрадовался старик. – Вот и я говорю, что два. Двойная зарплата, плюс надбавки за стаж.

– Если хотите знать, так я вам объясню, – вмешался в разговор длинный парень с пушистыми ресницами. – Все зависит от вида работы. В конторах коэффициент один и восемь, а у тех, которые на воздухе вкалывают, – два. Ясно?

– Возможно, и так, – равнодушно согласился третий – скуластый большеротый парень. – Кстати, мы так и не познакомились... Грачев. Владимир.

– Виталий.

– Арнаутов, – представился старик и щелкнул зубами. Он, видно, уже привык к посторонним звукам во рту и не замечал этого зловещего пощелкивания. – Одиннадцатый час – пора и честь знать... Раньше ляжешь – быстрей приедешь, – осторожно засмеялся он, не раскрывая рта. И Алик подумал, что старик не сумеет захохотать, даже если и захочет. Ему можно только хихикать, не разжимая зубов.

ЛЮБОВЬ? Коля сидел на куче заеложенных матрацев со сбившимися комками ваты и вздрагивал каждый раз, когда кто-то раскрывал дверь. Он бессмысленно, бесконечно листал и листал дряблые страницы журнала и к одиннадцати часам, кажется, выучил его наизусть. Была уже ночь, а пассажиры все ходили по коридору, заглядывали в служебное купе, просили чаю или приносили пустые стаканы, и в каждом их взгляде Коля видел насмешку. И он жалел, что поехал, мечтал о своей узкой койке в общежитии, но в следующий же момент ненавидел ее остро и безжалостно, как можно ненавидеть человека, который знает все твои слабости и неудачи, но не приходит на помощь, а лишь молча наблюдает за тобой.

Коля сейчас всем телом, кажется, ощущал проржавевшую сетку, залатанную алюминиевой проволокой, тощую подушку, просвечивающее одеяло. Он вспомнил свое одиночество на той казенной койке, собственные шершавые коленки, упиравшиеся в подбородок, и ладони на своих же плечах. Он будто обнимал самого себя, и было в этом что-то стыдное. Все должно быть не так, по-другому, грешней и естественней. И все же, появись у него сейчас возможность мгновенно перенестись к себе в общежитие, на свою постылую койку, Коля воспользовался бы ею. Кляня себя за слабость, был горд тем, что проведет ночь с красивой девушкой. Никогда он не был так близок к этому, и каждый шаг вперед был шагом в неизвестность – опасную и притягивающую.

Коля боялся. Но его страх не был помехой, наоборот, он подстегивал. Чувствуя, что страх не имеет никакой власти над ним, Коля смутно ощущал, что приблизился к чему-то таинственному, не похожему ни на что из всего, пережитого им до сих пор. Он убеждал себя, что все будет отлично, что все зависит только от него, но уверенности не было. Была отчаянная решимость. То большое и непонятное, к чему он подошел, ворочалось где-то совсем рядом, может быть, в нем самом.

Коля не думал над тем, любит ли он Олю, любит ли она его. Когда-нибудь этот вопрос станет главным, но сейчас все было и проще, и сложнее. Потом он будет сотни раз перебирать детали этой ночи и, возможно, тогда лишь поймет свой страх перед девушкой, свое презрение, готовое в любой момент стать преклонением. И еще он поймет, что согласился на поездку только для того, чтобы побыстрее переступить порог, отделявший его от взрослых.