Андрей Евдокимов - Австрийская площадь, или Петербургские игры

— Это в последний раз, если хочешь быть со мной.

— Но мы не успели… ты же можешь забеременеть, — Петр еще улыбался.

— Ты, наверное, не понял. — Она брезгливо стряхнула его руку и ушла из комнаты.

Он лежал, бездумно глядя в запыленное окно, пока не услышал, что Ира просит полотенце. Она уже выключила воду, но капельки еще мерцали на ее золотистой коже. Никогда прежде Петр не видел такого красивого, женственного тела. Он не знал и не мог назвать охватившее его чувство, но счастливо ощутил ее мягкость и прохладу.

— Не сердись, — сказал он, — обещай, что не уйдешь…

Петр торопливо сменил постельное белье. Оно пахло чистотой и свежестью. Такими же были ее поцелуи с льдистым привкусом холодного вина. Они ласкали друг друга, и Петр чувствовал, как тает и растворяется в ее нежности.

Остатки шампанского они пили из одного фужера, и Петр уже точно знал: она — самое дорогое, что было и есть в его жизни. Он обнимал ее все крепче и крепче, пока не почувствовал, что готов отдать ей последнее, и странное полуобморочное состояние охватило их одновременно и вместе.

— Если бы ты знала, как трудно найти слова для действительно важных вещей, — шептал он, — да и есть ли на свете слова для выражения этого. Говорят: любовь, ненависть, счастье. Разве это что-нибудь значит?

— Ты только не уходи, не оставляй меня одну, — отвечала она, — хочу, чтобы ты был рядом, вот так, всегда во мне…

Он снова обнимал ее так, что между ними не оставалось ни малейшего просвета и их тела соединялись в одно целое, как края нечаянно надорванной ткани. Потом она долго и влажно целовала его руку, и Петр чувствовал теплоту ее слез.

— Я даже не подозревал, что белые ночи существуют специально для этого, — говорил Петр, — так не бывает, так никогда не было. Ты слышишь, как тихо? Как будто город вымер, будто все кругом заколдовано.

— Я и есть колдунья. Бросаешь в блюдце с ключевой водой три спички они должны быть совсем сгоревшие и прямые — и смотришь. К какому краю их прибьет, то и сбудется.

— И откуда ты это узнала?

— Меня бабушка научила, а она от своей бабушки запомнила. У нас в роду все женщины такие. Прапрабабушка была монашкой, но кого-то встретила и полюбила. Ее из монастыря выгнали, она стала жить на болоте, там одна-одинешенька родила близнецов — сына и дочку. От нее и пошла наша фамилия — Монаховы, и еще… одно старинное кольцо осталось, я его тебе потом покажу… Когда я тебя стригла, сразу решила… Нет не сразу, потом ты мой!

Они уснули, когда совсем истончились голубые сумерки и под окном тяжело прошуршал первый утренний троллейбус.

От жары и невыносимой духоты одной из продавщиц стало дурно. Петр с жалостью смотрел, как ее, обмякшую и грузную, под руки уводили в подсобку. В винном отделе он быстро рассчитался за две бутылки шампанского, шоколад и пожухлые яблоки.

Придя домой, Петр сразу залез под холодный душ. Не вытираясь, прошлепал босыми ногами на кухню, налил в тут же запотевший стакан водку и разбавил остатками лимонного сока. До прихода Иры оставалось чуть больше часа. Он лег в неубранную с ночи постель и тотчас же провалился в тревожное забытье. Мешало какое-то беспокойство, он не понимал его причины, но чувствовал ясно и остро.

«Я же не услышу звонка», — вдруг подскочил Петр. Взглянул на часы — прошло не больше десяти минут. Он встал и выглянул на лестницу. Там было тихо, полутемно, тянуло сыростью. Петр оставил дверь приоткрытой на цепочке, давая понять, что дома. Но сна больше не было, хотя лежал с закрытыми глазами, заставляя себя расслабиться.

«Ладно, угощу ее шампанским, поболтаем, а провожать не пойду, еще не поздно, — думал он, чувствуя недовольство от предстоящей встречи, которая теперь казалась совершенно ненужной, — а потом позову Витьку Кокосова, чем пить в одиночку».

Внизу бухнула дверь, и донеслись удары острых каблучков по лестнице. Петр путаясь в штанинах, быстро натянул брюки на голое тело. Но шаги затихли этажом ниже.

Он прошелся по комнате. Здесь царило особенное холостяцкое запустение. Даже зимой, когда дочь была дома, жена к нему почти не заходила, а летом, отправив ребенка к баш I CCный крик, едва переступил порог.

— По синему морю на белом пароходе, — сказал он, целуя бросившуюся к нему дочку. — А если крепко закрыть глаза, то на ковре-самолете.

— Ты все шутишь, а я серьезно, — сразу надувшись, обиделась Настя.