Чарльз Сноу - Современный Английский детектив

Из каких бы слоёв общества они ни вышли, здесь, на яхте Роджера, собралась чудесная компания, интереснее которой я никогда не встречал, Если миру этих людей суждено рассыпаться в прах, думал я, то наша жизнь оскудеет, утратив нечто светлое и изящное!

Было что-то нелепое в том, что я, далеко не молодой, тучнеющий человек, стоял среди ночи на палубе и предавался философским раздумьям, но я не ищу себе оправданий. Я в самом деле тогда так думал и вспоминаю об этом теперь лишь затем, чтобы показать, как я относился к своим друзьям перед трагическими событиями, которые так глубоко повлияли на всех нас. Надо признать, однако, что я был немного сконфужен, когда осознал, что задумываюсь над проблемами, которые должен был решить для себя ещё в двадцатилетнем возрасте.

Я закурил сигарету и следил, как её огонёк красной точечкой мерцает в воде. Потянуло сыростью, и я почувствовал, как по спине пробежал озноб. Послышался тонкий крик совы и глухое хлопанье крыльев. Заросли тростника слились с тёмным небом; луны не было, только из иллюминаторов лился свет, бросая блестящие полосы поперёк реки. Ночь выдалась тихая, река будто остановила своё течение.

Спустившись в каюту, я застал Роджера за столом перед раскрытой пухлой конторской книгой. Он писал что-то, низко склонившись над столом, так как лампа давала мало света и не освещала даже стен каюты. Когда я сел на свою койку и стал расстёгивать рубаху, Роджер, взглянув на меня, сказал:

— Все уже улеглись, а я вот пишу судовой журнал. Закончу — прочту тебе, что я тут нацарапал.

— Ладно, — ответил я покорно, стараясь скрыть свои истинные чувства.

Страсть читать вслух собственные сочинения представляется мне едва ли не самой отталкивающей человеческой слабостью, но беда в том, что это явление очень распространённое и противостоять ему просто рискованно. В своё время я часто становился её жертвой. Но я всегда старался быть снисходительным слушателем. Если уж нести голову на плаху, так нести её гордо. А поскольку мне нравится доставлять людям радость, то я не только терпеливо выслушиваю романы, стихи и письма, написанные моими друзьями, но, случается, и сам прошу их читать мне. В минуты скверного настроения, когда все мне видится в чёрном свете, у меня появляется мысль, что репутацию человека с тонким вкусом я заслужил отчасти благодаря этой своей черте.

Итак, хотя я и не горел желанием внимать излияниям Роджера, я постарался сделать вид, что с интересом выслушаю все, что он сочтёт нужным прочитать мне из своего отчёта за день.

— Ты сумеешь оценить это, я знаю, — сказал Роджер и снова склонился над журналом. — Все любят слушать выдержки из судового журнала. — И он продолжал выводить свои неуклюжие каракули.

— Ну как же, как же, конечно, — ответил я и пошарил рукой над койкой, пытаясь отыскать какую-нибудь полочку, куда можно было бы положить воротничок. Нащупав полку, я разложил в привычном порядке часы, запонки и галстук. Это стало моей второй натурой: я бы, наверное, не смог заснуть, не совершив этого нехитрого ритуала — положить часы слева от запонок.

Роджер кашлянул, чтобы привлечь моё внимание, и начал громко читать:

— «1 сентября отчалили из Анкла. „Сирена“ подняла паруса около восьми часов утра в соответствии с распорядком дня капитана…» Капитан — это я, — пояснил Роджер.

— Ну разумеется, — откликнулся я.

— «Капитан, движимый чувством самопожертвования, проявляемым им на протяжении всего плавания, вёл её без посторонней помощи до самого завтрака. Завтрак был подан с большим опозданием, только в половине одиннадцатого, из-за нерасторопности женской половины экипажа, представительницы которой увлеклись своим туалетом до такой степени, что совсем позабыли о насущных потребностях своих владык и повелителей». — Он взглянул на меня. — Здорово сказано, ты не находишь? — сказал он и залился смехом.

При всем своём богатом в этой области опыте я иногда буквально встаю в тупик, слыша, какие цитаты выбирают мои друзья из своих опусов, желая вызвать восхищение слушателей. Но я полагаю, что все-таки были какие-то причины тому, что слова, которые на меня не произвели ни малейшего впечатления, показались Роджеру перлами остроумия. Он весь сотрясался от смеха, в то время как я едва мог выдавить подобие улыбки.

Время от времени прерывая чтение громким смехом, Роджер продолжал:

— «После завтрака, когда мы плыли по Бьюру, Кристофер и Филипп по очереди несли вахту у штурвала. Ветер был слабый, и капитана не мучили угрызения совести, что он доверил жизнь своих пассажиров дилетантам. Он с удовлетворением отметил, что Кристофер делает успехи в искусстве кораблевождения, чего никак нельзя сказать о Филиппе, который оказался самым нерадивым яхтсменом из всей компании. Несколько дней практики — и Кристофер станет таким же лихим моряком, как Уильям. Тони все утро провела на носу яхты. Она жарилась на солнцепёке, к неописуемому удовольствию всех представителей сильного пола, мимо которых мы проплывали». Вот сейчас будет хорошее место, — засмеялся Роджер; лицо его побагровело, а глаза превратились в щёлочки. В каюте было жарко, и на лбу у него выступили бисеринки пота. Он продолжал своё живописание: — «Филипп, бедняга, был этим так обеспокоен, что счёл своим долгом подсесть к ней и заслонить своим телом от нескромных взглядов. И поскольку Филипп, преодолев свою лень, впервые проявил признаки активности, все мы криками единодушно одобрили его поведение. А парни на реке кричали, что Филипп, видно, считает Тони своей собственностью и не желает, чтобы другие смотрели на неё.