Пол Бенджамин - Пропущенный мяч

— Это жестоко — то, что ты сделал в среду вечером, Макс, — сказала она. — Я никогда тебе этого не прощу.

— Мне не нужно твое прощение. Я только хочу, чтобы ты сделала то, что должна.

Мы посмотрели друг на друга, затем Кэти начала плакать и ругаться, обрушив на меня ураган горечи и несбывшихся надежд. Секундой позже она хлопнула дверью перед моим носом. Я остался стоять на тротуаре, слушая рыдания Кэти и резкий голос Ричи, требующий объяснений. Я сдержался и не стал стучать снова. По дороге домой я думал о своем револьвере 38-го калибра. Его потеря была непростительной ошибкой, и я проклинал себя за это. Это была единственная вещь, в которой я действительно нуждался.

Брилль жил в доме на углу Сто шестнадцатой улицы и Морнингсайд Драйв. Почти все обитатели этого района были каким-либо образом связаны с Колумбийским университетом. Здания высились как крепости, отрезая университетскую общину от мира, расстилающегося у ее ног. С другой стороны улицы начинался Морнингсайд парк — заросший сорняками утес, гранитные склоны которого спускались к кварталам гарлемской бедноты. Этот район не привлекал внимания туристов, несмотря на свой живописный пейзаж.

Поднимаясь по ступенькам подъезда, я увидел старика с тростью, идущего мне навстречу. Он с трудом открыл дверь, и я поспешил придержать ее. Я рассчитывал проникнуть в дом, не воспользовавшись интерфоном Брилля и воспринял этот случай как хорошее предзнаменование. Старик доброжелательно улыбнулся мне, и я приподнял шляпу в знак приветствия. Это был Эдвард Биглоу, профессор экономики, у которого я учился на первом курсе в университете. Ему уже было около восьмидесяти лет, и я не мог поверить, что он узнал меня. Мое лицо было одним из тысяч проходящих перед его глазами в течение десятков лет. К тому же я хорошо помнил, что ни разу не раскрыл рта во время его занятий. Но улыбка профессора не была ошибкой или притворством. Просто любой человек до пятидесяти лет, встречавшийся ему на пути, почти на сто процентов мог оказаться его бывшим студентом.

Брилль жил на четвертом этаже, и я решил воспользоваться лестницей. Звонок на двери его квартиры издал грустный звук — динь-дон, когда я нажал на него. Через несколько секунд в двери открылся глазок. Еще через секунду глазок заговорил голосом Брилля:

— Что вы здесь делаете?

— Я пришел извиниться.

— За что?

Голос Брилля звучал крайне враждебно и язвительно, как будто его горечь происходила от приступа хронического гастрита.

— За нашу вчерашнюю перепалку. Жаль, если вы будете хранить в душе злобу на меня.

— Прекрасно. Я не злопамятен.

Глазок закрылся, и я услышал удаляющиеся шаги Брилля. Я снова нажал кнопку звонка и не отпускал ее секунд тридцать, пока глазок не открылся снова.

— Почему вы не уходите, Клейн? Я работаю, а вы мешаете мне сосредоточиться.

— Это очень важно. Я собрал сведения, которые помогут нам спасти Джудит от обвинения в убийстве. Но мне нужна ваша помощь. Уверен, что вы не желаете ей зла, она слишком много значит для вас. Впустите меня, и мы обо всем договоримся.

Глазок опять закрылся, и наступила тишина. Затем дверь распахнулась. Брилль был одет в коричневые вельветовые брюки, бело-зеленую футболку и шикарные ботинки, которые наверняка производили фурор в университетских кругах. В правой руке он держал книгу, заложив пальцем нужную страницу. Я и в самом деле оторвал его от работы. Вид у него был слегка диковатый, круги под глазами старили его. Брилль достиг того возраста, когда внешний вид зависит от количества часов, отведенных на сон и степени физического и умственного напряжения. В хорошие дни он мог выглядеть молодым человеком, но сегодня, похоже, был плохой день.

Он провел меня в комнату с окнами, выходящими на небольшой балкон. Комната была комфортабельная, обставленная со вкусом и без особых претензий. Она, по-видимому, служила гостиной, здесь не было ни книг, ни бумаг — ничего, связанного с работой. Брилль сел в кресло у окна. Я устроился на голубой софе, стоящей напротив. Мы смотрели друг на друга сквозь окутывающие нас сумерки.

— Вы говорили о каких-то новых сведениях, — произнес он сухо. — Я желал бы знать, о чем идет речь.

— Речь идет о многом. — Я не хотел раскрывать свои карты слишком быстро. — Я многое узнал после нашей беседы в среду у вас в кабинете. Теперь я понимаю, что было ошибкой пытаться принудить вас к откровенному разговору. Я подозревал, что вы что-то от меня скрываете. Но не знал, что вы просто не вольны были рассказывать о многих вещах.