Пол Бенджамин - Пропущенный мяч

— Мне неприятно об этом говорить. Я вообще не люблю об этом говорить.

— Я понимаю, что это трудно, Бруно. Но попытайтесь, это очень важно. Виктор Контини хочет опять навредить Джорджу Чепмэну, и если вы мне не поможете, ему это удастся.

В глазах Пиньято зажглась недобрая искорка. Он впервые внимательно посмотрел на меня и ворчливо ответил:

— Я вас не знаю, верно? Почему вы плохо говорите о мистере Контини? Он большой человек, мистер Контини. Вы не должны плохо говорить о нем.

— Я не говорю ничего плохого о нем, Бруно. Я просто говорю, что мне нужна ваша помощь. Вы ведь не хотите, чтобы с Джорджем Чепмэном опять что-то случилось?

— Нет, — покорно согласился он, вновь впадая в оцепенение. — Но я клянусь, что не хотел ранить его.

— Что случилось той ночью, Бруно? Кто вас попросил сделать это? Поверьте, это очень важно.

— Меня никто ни о чем не просил, это точно. Они просто хотели, чтобы я остановился, чтобы принять груз в машину. Я не знаю, я плохо помню. Но мистер Контини всегда был добр ко мне.

— Они привезли вам туда этот груз?

— О чем вы?

— Они привезли вам тот груз, который вы должны были положить в машину?

— Кажется, нет. — Пиньято смотрел на свои руки, как будто ответ был записан на ладонях. — Но я очень плохо помню.

Наступило долгое молчание. Я вынул из бумажника пятидесятидолларовую купюру и положил на стол перед ним.

— Возьмите, Бруно, это вам.

Он взял деньги и долго разглядывал их — совершенно так же, как его жена разглядывала мою визитную карточку. Потом положил деньги обратно на стол.

— Почему вы даете мне пятьдесят долларов?

— Потому что вы оказали мне большую услугу.

Он заколебался, опять взял купюру и посмотрел на нее. Он размышлял, пытаясь принять решение. Наконец он хлопнул банкнотой об стол и подтолкнул ее ко мне.

— Мне не хочется брать ваши деньги, — сказал он.

— Если вам они не нужны, почему бы не отдать их вашей жене? Уверен, это доставит ей удовольствие.

— Мэри? При чем тут она? — Он занервничал. — Я думал, у нас чисто мужской разговор.

— Верно, Бруно, мы говорим как мужчина с мужчиной.

— Тогда почему вы хотите, чтобы я отдал деньги Мэри? Я не хочу! — закричал Бруно.

Схватив пятидесятидолларовую бумажку, он быстро и яростно порвал ее на мелкие кусочки.

— Нехорошо заставлять меня отдавать деньги Мэри.

Я невольно затронул его больное место. На плечи жены Бруно легла вся тяжесть последствий его болезни — и моральных и материальных. Такое положение было унизительным для него и невыносимым для нее. Я старался не думать, на что должна быть похожа ее ежедневная жизнь.

— Ну так не давайте их ей, — сказал я. — Вы не обязаны делать то, что вам не нравится.

Он подтвердил:

— Это правда, я не обязан.

Фраза прозвучала как оправдание всей его жизни. Я надеялся, что пятьдесят долларов сделают его более разговорчивым, но ошибся. Со странной проницательностью, свойственной шизофреникам, он разгадал мою тактику и закрылся в своем панцире. Я попытал счастья во второй раз:

— Я сейчас уеду, Бруно. По-моему, не стоит продолжать разговор сегодня.

Он окинул меня диким, полным ненависти взглядом. Губы его дрожали.

— Вы мне не нравитесь, — сказал он. — Вы нехороший человек.

Я поднялся и отошел от стола.

— Вы нехороший человек, — закричал он мне вслед. — Я вас ненавижу! Нехороший!..

В баре все глядели на меня. Глядели с холодным любопытством, как на животное в зоопарке. Не оборачиваясь, я зашагал к выходу. На улице, подойдя к своему автомобилю, я услышал Пиньято, который неотступно следовал за мной.

— Вы нехороший человек! — кричал он своим надтреснутым пронзительным голосом. — Нехороший человек!

Я открыл дверцу и, обернувшись в последний раз, увидел его стоящим перед «Дворцом Анджело». Он кричал уже не на меня, а на весь мир. Крошечная фигурка в смешных одеждах, похожая на ощипанную птицу, покачивалась взад-вперед в наступающих сумерках.

За пять лет, прошедших со дня нашего развода, мы с Кэти научились быть друзьями. Когда улеглись горечь и злость, мы обнаружили, что дорожим друг другом. Понять это удалось не сразу. Наш союз распался исключительно по моей вине, из-за работы, в которой я разочаровался. Я еще имел наглость упрекать потом Кэти в том, что она покинула меня в трудный момент. Ведь я сам почти заставил ее принять это решение, саботируя нашу семейную жизнь. Я как будто хотел доказать, что моя жизнь действительно не удалась, прежде чем начать перемены в ней. Мне хотелось поплакать от жалости к себе, и в конце концов это мне удалось. Кэти нашла себе работу — место преподавателя музыки в частной школе для девочек. Она отказывалась от всякой помощи с моей стороны, нас не связывали даже алименты. Я чувствовал себя уязвленным — даже мои деньги ничего для нее не значили. День моего развода, несомненно, был самым гнусным днем в моей жизни. Пару месяцев спустя я убедил себя, что не гожусь для карьеры юриста, и стал работать частным детективом. Дела пошли на поправку. Дело Бэнкса послужило подходящим оправданием, чтобы оставить занимаемую должность в прокуратуре.