Валерий Ильичёв - Невольный свидетель

— А откуда ты знаешь?

— В «предвариловке» вместе сидели с год назад. Там за решеткой и познакомились. Я бы к нему и близко не подошел, если бы не твоя просьба помочь. И сам не знаю, зачем по доброте душевной, в чужое опасное дело влез.

— Ладно, Дутый, не жалей. Я, как и обещал, через пару дней, после визита за обещанным наследством с тобой расплачусь за услугу. Обижен не будешь.

— А для продажи украшений у тебя барыга есть на примете?

— Знаю я одного мутного типа. Он, похоже, за кордон уйти намылился. Скупает за хорошую цену бриллианты и золото. Так что долго тебе ждать не придется. Получишь за услугу обещанный мной магарыч.

— Ну и ладно! Тогда и будем квиты. Может быть, завтра с тобою пойти?

— Незачем лишний раз мелькать в доме, где тебя все жильцы знают, как моего приятеля. Да и тех фальшивых чекистов вполне хватит.

— Ну, как знаешь, буду ждать от тебя вестей. А пока прощевай, мне тут кое-куда забежать надо.

Покинув приятеля, Дутый расчетливо прикинул:

«Завтра я спрячусь в подъезде напротив дома, где живет княгиня. Надо убедиться, что все прошло без сучка и задоринки. Если Фома со своими фартовыми парнями оставит после налёта Семёна в живых, то смело у него свою награду востребую. Но если Фома вместе со старушкой и внука пришьет, то уеду на время из Москвы к тетке в деревню. А то мое тело, как опасного свидетеля, из реки напротив Брянского вокзала выловят. Мне это не к чему. Надо подстраховаться».

Приняв, как ему казалось, хитроумное решение, Дутый направился к себе домой в подвал на Трубниковский переулок.

Накануне налета Семен почти не спал, беспокоясь о дележе сокровищ княгини: «Шкатулка доверху набита драгоценностями. Сверху лежит булавка для галстука с изображением золотого какаду с крупным бриллиантом вместо глаза. Эта цацка мне приглянулась, и я возьму её себе. То, что дорогие серьги предназначены Полине, я бандитов предупредил. Отдам им цепочку, браслет, перстень и часть золотых червонцев. Пусть подавятся количеством. Одни серьги для Полины перевесят по цене всё остальное. Лишь бы завтра всё прошло гладко».

Встретившись с бандитами в назначенное время, Семен повел их к знатной родственнице. Недалеко от дома жертвы Фома его остановил:

— Ты, Сема, здесь притормози. Нам засвечиваться перед жильцами вместе с тобою незачем. Ты войдешь в подъезд минут через десять позже нас. Поднимешься этажом выше квартиры бабули и будешь ждать, когда выйдем. А теперь давай свой ордер на обыск и изъятие ценностей в пользу пролетарской власти.

Взяв напечатанный на машинке текст, Фома пристально всмотрелся в оттиск печати и недовольно поморщился:

— Я же сказал, что штемпель должен быть бледным, с едва различимыми буквами, а ты шлепнул на бумажку свежий оттиск. Ну да ладно, авось, старушка не разберется.

Семен согласно кивнул, и остался стоять за углом, стараясь унять учащенное сердцебиение. Он и не подозревал, что за ним из подъезда соседнего дома наблюдает Витька Дутый, опасаясь за свою жизнь. После того, как Семён, выждав некоторое время, поспешно нырнул в подъезд, Дутый затаился в тревожном ожидании.

В начале налета все складывалось для бандитов удачно. Законопослушная старушка послушно открыла дверь «чекистам». При виде вооруженных людей в кожаных куртках, она начала просить о пощаде. Её сбивчивые ссылки о нищете и давней, еще до революции, смерти мужа дворянина грозно прервал невысокий чекист:

— Вы, старорежимная мамаша, на жалость не давите. Если послушно сдадите награбленные у простого народа ценности, то оставим вас на свободе.

— Так у меня ничего не осталось! Покойный муж все спустил на бегах и в карты. Азартный был человек. Оставил меня не с чем. Кроме столового серебра ничего нет. Я последние ложки с молочником собиралась продать, чтобы хлебушка купить. Если желаете, можете их забрать, а ничего другого в доме не осталось.

— Ты мамаша из благородных будешь, а врешь как наглая нэпманша во время визита фининспектора. Не хочешь миром, поступим с тобою жестко. Проведем обыск, и если найдем ценности, то пойдешь под расстрел как саботажница. У нас имеется ордер на обыск. Все как положено с подписью и печатью.

Фома помахал перед лицом хозяйки свёрнутой вдвое бумажкой. Но вопреки ожиданиям этот его жест произвел обратный эффект. Старухе привиделось медленное угасание от голода в холодной квартире, и она неожиданно ловко выдернула у него из пальцев угрожающий ее благополучию документ. Отчаяние замутило ей разум, и княгиня, не помня себя, разорвала предъявленный ей «ордер» и бросила обрывки под стол. На мгновение ей показалось, что она спасена: