Владимир Киселев - Воры в доме

"Неужели никогда не наступит время, - думал Степан Кириллович, когда люди перестанут убивать, когда убийство человека станет для людей таким же редким, таким же чудовищным событием, как случай людоедства?.."

Небольшой черный мяч глухо ударил в стену. Он приостановился. Двое мальчишек с загорелыми лицами - темнее глаз - били по очереди мячом о белую стену дома, ловили мяч и снова били в стену, а на стене оставались пятна.

Степан Кириллович вспомнил надпись, какую он видел на многих домах и каменных заборах в испанских селах и городках: "В пелота играть запрещается!" У стен домов и каменных заборов играли в пелота все испанские мальчишки, а взрослые играли перед специально выстроенными белыми стенами высотой в пятиэтажный дом. Эта баскская игра была распространена на всем протяжении, где говорили по-испански, - между Сарагосой и Бильбао, между Танжером и Аргентиной. Массивный резиновый мяч швыряли в стену либо руками, либо дубинками, которые назывались паля. А пелотари-мастера били мяч перчаткой в виде пращи, она вдвое удлиняла руку и заканчивалась углублением, напоминавшим разливательную ложку. Как же называлось это приспособление?.. Почему-то так же, как корзина для рыбы. Чистера. Оно называлось чистера. А впрочем, этим словом называли еще и шляпу... Мяч отлетал за шестьдесят метров и попадал именно в ту точку, куда направлял его игрок...

Вот так же тогда мальчишки, только не два - их было четыре - играли в пелота перед стеной их дома. Черномазые и веселые испанские мальчишки. Пролетел самолет - немецкий "юнкерс" - и вдруг нырнул вниз и открыл по мальчишкам стрельбу из всех пулеметов. И убил всех четырех. На его глазах... Убийцы... Убийцы... Они похоронили мальчиков. Смерть. Всегда рядом с ним гибли люди. А он оставался. "Но неужели Семен никогда не поймет, что оставался не потому, что трусил? Не потому, что берегся. Что мне тогда было не легче, чем ему... Когда я сказал, не ходить больше к Ивановым... Но как объяснить, что я не мог иначе?.. Что в этом - моя жизнь. Что пока мир так устроен, я должен этим заниматься. Что это для меня дороже меня самого, и дороже сына, и жены, и всего, что есть у человека дорогого. Что в то трудное время, когда действительно никто не был гарантирован от произвола, когда шпион и разоблачавший его чекист оказывались иногда в одной камере, я ловил агентов иностранных разведок и никогда не знал, не буду ли и я завтра посажен. Но я ловил.

Две тысячи, а может, и больше лет тому назад в библии было написано: "Вы соглядатаи, вы пришли выглядеть наготу земли сей". Это верно сказано: наготу. Открытые, слабые, незащищенные места. Чтобы потом в них ударить. С тех пор соглядатаев ненавидят и презирают. Презирают и ненавидят. Но ведь их не стало меньше. Их становится все больше. Они научились лучше, чем прежде, высматривать "наготу земли сей". Нашей земли... Нет, я иначе не мог. И Ведин бы это понял. Но Ведина убили..."

А ведь она помешалась, внезапно подумал Степан Кириллович о жене Ведина, вспомнив, как странно та вела себя на похоронах. Правда, говорили, что и прежде она была нервнобольной. Не мог выбрать себе в жены кого-нибудь понормальней, подумал он о Ведине так, как думал иногда о нем живом, требовательно и придирчиво. И вообще, состоя на нашей службе, лучше не жениться, подумал он, снова вспомнив о сыне. Но Ведина убили, и если бы не этот траурный марш, он бы смог думать сейчас не о Ведине и не об этих ребятишках, а об Ибрагимове, который сменил уже десяток поездов и, наверное, не меньше паспортов. Почему он так мечется? Неужто только с перепугу?.. Но этот траурный марш, и Ведин, и придется прийти и выслушать, что скажут Шарипов и другие его сотрудники, а потом уж принимать решение.

А вообще надо было вызвать машину. Этим "перипатетикам" не грозили атомной войной. Не стреляли из крупнокалиберных пистолетов в их сотрудников. Да и машин у них не было. Вот и ходили пешком.

Г л а в а с о р о к т р е т ь я, в которой Владимир

Неслюдов спасает свои зубы

Врагов я описал. Друзей я описал.

Я описал царей. Князей я описал.

Ф и р д о у с и

Я описал кузнечика, я описал пчелу.

Я птиц изобразил в разрезах

полагающихся...

А л е й н и к о в

Домам и садам было тесно в кишлаке Митта. Ступенями взбирались они по реке вверх по склону горы, переходили один в другой, и часто плоская крыша нижнего дома была террасой верхнего. Переулочкам было оставлено так мало места, что иной едва пропускал всадника, руками отводящего от своей головы сплетенные ветви шелковиц и абрикосов.