Диана Бош - Забытый грех

– Не ду-у-мали, – разочарованно протянула Александра. – А я вот надеялась, что вы по мне скучали. Потому что сама часто вспоминала вас.

– Я не то хотел сказать… То есть…

Руки противно вспотели, и он с изумлением обнаружил, что снова нервничает как мальчишка и совершенно по-детски боится, что она бросит трубку, так и недослушав его.

Но Александра и не думала прерывать разговор. Весело засмеявшись, она с очаровательной простотой призналась, что с удовольствием вспоминает их совместное расследование – да-да, она так и сказала: совместное! – из чего Лямзин в очередной раз сделал вывод, что скромности ей не занимать. А потом заявила: ей срочно нужно встретиться с ним. У нее к нему чрезвычайно важное дело.

Он даже не сразу понял, как так получилось, что он позволил ей приехать на место происшествия и даже подробно рассказал, как добраться. Действовал словно в тумане и очнулся только тогда, когда она весело прощебетала:

– Уже еду! – и прервала звонок.

Несколько секунд Лямзин стоял, глупо улыбаясь летнему жаркому небу, похожему на раскаленную добела сковородку, потом спохватился, услышав, как его зовет Казаков, разыскивая на территории, и быстрым шагом вошел в ворота.

Майор держал в руках стрелу, извлеченную криминалистом из черепа трупа, и сразу заговорил, показывая на буквы пальцем:

– Вы правы, Эдуард Петрович, тут действительно есть слово, написанное вручную. Криминалист говорит, что стрела, похоже, была покрыта лаком, буквы пытались процарапать, а потом выжечь кислотой. Но, видно, делали это неумело, острие зубила соскальзывало, оставляя царапины, и оттого буквы не очень четкие. Но все-таки слово разглядеть можно.

– Avaritia, – прочел Лямзин. – Латынь? И что бы все это значило?

Он сосредоточенно сдвинул брови и задумался, вспоминая. Слово определенно было знакомым.

– Алчность, – проходя мимо, кинул судмедэксперт. – Это действительно латынь. И слово означает один из семи смертных грехов, если мне не изменяет память.

Лицо у Лямзина вытянулось. Только он успокоился, решив, что варианты с национальной рознью и скинхедами в этом убийстве ни при чем, как появилась новая напасть. Кто-то решил поиграть в семь смертных грехов.

– Может быть, это совсем не то, – ворвался в его раздумья голос майора Казакова.

– Что – «не то»? – нервно дернулся Эдуард, не любивший, когда кто-то «влезал» в его мысли. Иногда иллюзия была настолько полной, что он даже вздрагивал, припоминая, не сказал ли чего вслух. – Не один из семи смертных грехов?

– Да. То есть нет. Я хотел сказать, что, может, слово неправильно прочитали: там же все-таки плохо видно.

Лямзин с недоверием уставился на стрелу. Разумеется, он уверен, что не ошибся. Но в то же время буквы действительно были не слишком четкие, будто написаны нетвердой рукой. Пишущий или был неопытен и делал это впервые, или слишком стар, и у него дрожали руки.

Но этот вариант он отмел сразу. Трудно представить себе старика с трясущимися руками, который разгуливает по окраине города ночью с арбалетом в руках, а потом вдруг убивает человека выстрелом в глаз. Конечно, бывают такие нелепые попадания, которые, если даже захочешь, ни за что не повторишь, это был явно не тот случай.

Александра приехала, когда Лямзин почти закончил опрос свидетелей. Он совершенно забыл, с кем имеет дело, и потому весьма опрометчиво попросил ее подождать, пока он освободится. Естественно, когда он освободился, ни в машине, ни рядом с нею Александры не оказалось, а нашел он ее в вагончике у рабочих, где она эмоционально спорила с ними на тему, весьма далекую от строительной, – речь шла о филологии. Точнее, об одной ее стороне – этимологии имен. А началось все с того, что кто-то из рабочих сказал, будто бы Руслан нерусское имя.

Лямзин ухватил ее за руку и, во все стороны улыбаясь и извиняясь за подругу, утянул ее оттуда. Сделано это было, по ее мнению, очень не вовремя: во-первых, она не успела договорить, а во-вторых, ее чувство мести осталось неудовлетворенным. В результате ее гнев обрушился на его голову.

– Какого дьявола вы меня тянете, будто щенка на веревке? – громко возмущалась она, пока они шли к машине, и старательно выдергивала из его цепких пальцев руку.

Щеки ее раскраснелись, глаза блестели гневом, она то и дело порывалась вернуться в вагончик и договорить все, что не успела. Удержав ее в очередной раз, когда она повернулась идти, чтобы выложить новый, пришедший ей в голову неопровержимый аргумент, Лямзин деликатно, но твердо впихнул ее в машину, на сиденье рядом с водительским.