Марина Серова - Оранжевая комната

Подавленные, мы вернулись в гостиницу, где нас ждал Карл. Мы сообщили ему о случившемся, а он, в свою очередь, рассказал о том, что Соня сделала с Алисой. Я не стала ему говорить, что видела несчастную в морге.

Была уже глубокая ночь, но спать никому не хотелось.

Мы беседовали о том, что убийцами все-таки не рождаются. Потом выпили за Анну и Алису…

Кошмар кончился. Но он оказался бессмысленным. Ради чего было убито столько людей?

– Странно, – задумчиво произнес Карл, – мой отец никогда не бросался словами. Не может такого быть, чтобы не было разгадки всему этому. Ведь он даже посыльного отправил с тем, чтобы Марго в конечном счете получила полный комплект папок.

Мы успели забрать рукописи из квартиры Сони до прихода милиции. И теперь снова и снова рассматривали их, пытаясь напевать что-то из хоровых партий. Но ничего на ум не приходило.

– Интересно, Штраух уже знает про Соню? – вдруг спросила Марго. – Жалко старика.

– Когда я уходил от него, я объяснил, что не могу оставаться в доме отца убийцы, – у него были такие глаза, такие… – вздохнул Карл.

Все разошлись по своим номерам. Я подождала, пока Саша уснет, и вышла из гостиницы. Администраторша спала, положив голову на руки и навалившись всем телом на стол. Она даже не слышала, как я открывала дверь.

Я вышла в ночь. Моросил слабый дождь. В письме тоже шла речь о каком-то красивом дождливом городе. Но только не о Марксе.

Сырой воздух отрезвлял меня. Я не верила, что это дело так и повиснет в воздухе. Я чувствовала, что разгадка где-то рядом. Но где?

Темная, неосвещенная улица. Перекресток. И там – одно светящееся пятно. Коммерческий ларек.

Я подошла. Заглянула. Худенький паренек курил в полном одиночестве.

– Послушай, можно к тебе погреться? – спросила я, мне действительно было холодно в одной джинсовой куртке и несчастном черном платье.

– Я не могу, – ответил он.

– Я же одна, грабить тебя не собираюсь. Мне бы кофе попить. Только не растворимого, а настоящего.

– Что же мне, пачку новую открывать?

Я протянула ему десятидолларовую купюру.

– Заходи, – он открыл дверь и впустил меня в теплое светлое пространство ларька. – Муж выгнал, что ли?

– Нет. Просто не спится. У тебя есть кипятильник?

Через некоторое время мы курили и пили кофе. Парень оказался умным, но страшно закомплексованным.

Когда кофе был допит, я попросила у него блюдце.

– Чего нет, того нет…

Пришлось выливать гущу в коробку из-под жевательной резинки.

С бьющимся сердцем я заглянула в чашку.

И увидела три креста.

– Ну ладно, мне пора, – сказала я и вышла на улицу. Я чувствовала за спиной взгляд паренька. Наверное, он подумал, что меня действительно кто-то выгнал из дома.

Я хорошо ориентировалась. И довольно быстро нашла дом Штрауха. Дом стоял тихий и неосвещенный. Конечно, было жутковато.

Я толкнула калитку и вошла во двор. Затем добралась в темноте до двери. Открыла ее беспрепятственно. Поднялась на второй этаж.

Откуда-то шел красноватый свет.

Я застала фотографа за работой.

Увидев меня, он сильно вздрогнул, но ничего не сказал.

– Извините, но мне необходимо с вами поговорить… Я понимаю, что сейчас ночь, что не время, но в жизни случается всякое…

Он стоял ко мне спиной и проявлял пленки.

Затем погасил красную лампу. Вспыхнул нормальный свет.

– Хотите, я вас сфотографирую?

– Вы уже знаете о Соне? – спросила я.

– Да, я только что от нее.

– Она хотела найти наследство Либенов и убила из-за этого несколько человек.

– Так вот почему сюда приехал Карл… – задумчиво произнес фотограф. – Садитесь, я сфотографирую вас на память.

Я села на диван, он поправил мои волосы, попросил снять куртку.

– Какое красивое на вас платье. Пришли бы вы ко мне лет тридцать назад, вы не ушли бы просто так. Но вы бы не пожалели ни о чем. Расслабьтесь и улыбнитесь. Вот так… Внимание – снимаю!

Он щелкал, а я расспрашивала его о Либенах.

Он рассказывал мне об этой семье, о том, как несправедливо было правительство к здешним немцам, которых выселили в 24 часа. Они уплывали на пароме, оставляя скот, который долго потом бродил по улицам… Но все это была беллетристика. Меня интересовал Отто Либен.

– Он увлекался гравюрами? – спросила я.

– Ничего подобного. Он увлекался скорее деньгами, золотом, бриллиантами. У него водились денежки, и он вкладывал их, как мог. Он вернулся в Маркс после войны. Тогда многие из их семьи умерли. Ему приходилось работать не покладая рук. А насчет гравюры, так это просто блажь. Приходит он как-то ко мне и говорит: у меня, мол, фотография есть, ее бы переснять да сделать так, чтобы она подольше сохранилась. Ну я ему и отвечаю, что фотографию сохранить сложно, она со временем желтеет. Может испортиться и пленка. Я спросил его тогда, что же это за фотография такая, которой он так дорожит. А он мне и отвечает, что, мол, он все равно уедет отсюда – рано или поздно, – и хотелось бы прихватить с собой что-нибудь на память об этих местах. Я удивился, помню, потому что в те годы о выезде за границу не могло быть и речи. Вот и посоветовал я ему, в душе посмеиваясь, конечно, заказать гравюру или что-нибудь в этом роде.