Юлия Вознесенская - Благодарю за любовь

— Револьвер, поди, тридцать второго калибра? — небрежно поинтересовалась Апраксина.

— А вы как догадались?

— Любимый калибр эмигрантов, — соврала графиня.

— Не знал.

— Он у тебя с собой?

— Ну что вы, тетя Лиза! Я его давно с собой не таскаю. Он дома лежит, припрятанный.

Они помолчали.

— Так за что же ты все-таки выгнал из дома Виктора? Ирина тоже в недоумении, между прочим.

— Да тут ничего интересного для полиции нет, как и для матери. Пакость одна. Просто я однажды зашел в комнату в тапочках — получилось что неслышно — и застукал этого паршивца, когда он рылся в моем письменном столе. Я его окликнул и увидел у него в руках пачку моих писем, вернее, писем от одной женщины, не Жанны даже. Он тотчас сунул их обратно в ящик и сказал, что искал зажигалку. Но первое, что я увидел, когда он отскочил от стола, была его собственная позолоченная зажигалка с какими-то пошлыми камешками. Я подошел к столу, взял зажигалку, чиркнул ею — она оказалась исправной.

— А почему ты это сделал, Жорж?

— Ну, раздражал он меня, понимаете? Раздражал! Я понимаю, это нехорошо — прямо на глазах у человека проверять, правда ли сказанное им.

— Да, нехорошо…

— Но было бы хуже, если бы он унес с собой зажигалку, и я бы так и не узнал, была ли она исправна. То есть правду ли он сказал, что искал в столе зажигалку. Но даже если бы это было и правдой, письма-то чужие зачем трогать?

— Ну, его так воспитали… Может, ему не объяснили, что это плохо — интересоваться чужими бумагами и письмами.

— Ну что вы такое говорите, тетя Лиза! Он же не дворник из Тмутаракани, а художник из Ленинграда — из Петербурга! А вел себя как последний совок — полез чужие столы проверять и письма лапать.

— Ну и что же ты сделал?

— Сказал ему несколько подходящих слов, стараясь, чтобы маменька не услышала.

— И велел ему убираться?

— Ну, на это я не имел права — это же был мамин гость. Я пошел к ней, она была на кухне, чтобы потребовать перевести Гурнова из моей комнаты в гостиную. Но я не успел до этого дойти: только я собрался рассказать ей про письма, как мы услышали захлопнувшуюся за Гурновым дверь. Он сам сообразил тихо ретироваться. Противно только, что ни тогда, ни после он не догадался поблагодарить мою мать за приют. Про себя-то я уж молчу. Ну да что с него, нравственного недоросля, спрашивать.

— Что же он искал у тебя в столе, Жорж? Как ты думаешь?

— А что тут особенно думать? Я знаю это совершенно точно: он искал письма Жанны ко мне, собирал на нее компромат для бракоразводного процесса. У меня в ящике письменного стола нет ничего, кроме бумаг. Он ведь не догадывался, что Жанна сама спит и видит, как от него избавиться. Поэтому у него и была в руках пачка писем, что он их просматривал. А это были письма одной американской старушки, племянницы Рахманинова! Мы с ней большие друзья. Представляю его разочарование…

— Жорж, еще один вопрос. Успокойся, уже не про Гурнова! Когда ты рассказывал о гастролях, ты упомянул о скрипаче-левше. Скажи, а почему он не переучился на правшу?

— А зачем? Это в России, говорят, всех левшей переучивали с первого класса, а на Западе этому не придают значения. Знаменитый норвежский скрипач Терье Мо Хансен левша, и ему это не мешало. Да кумир публики Пол Маккартни тоже левша, а уж он-то никогда от этого не страдал! Но в быту наш скрипач почти все делает правой рукой, как все, он почти одинаково хорошо владеет обеими руками. Его переучивали в детстве.

— Тогда почему же он играет левой рукой?

— Он делает левой рукой главные для него вещи — все-таки левая рука у него ведущая.

— Понятно… Спасибо тебе огромное.

— Это вам спасибо, тетя Лиза, что подвезли меня. Зайдете к нам?

— Обязательно!

Апраксина припарковалась на углу улицы, на которой жили Измайловы. Они вышли из машины. С темного неба падали крупные снежинки.

— А завтра Сочельник. Русское Рождество опять будет «белым», — сказала Апраксина, останавливаясь возле ограды садика, окружавшего двухэтажный дом. За оградой стояли заснеженные кусты и деревья. — Седьмой снег — наш… — проговорила она, задумчиво смахивая с ограды налипшие комья снега.

— Как это понять — «седьмой снег», тетя Лиза?

— Ты что, не знаешь мюнхенскую примету про седьмой снег?

— Нет, не знаю.

— В Мюнхене снег выпадает шесть раз, чтобы растаять, и только в седьмой раз он остается лежать, и тогда наступает зима. Вот она и наступила… Зима тревоги нашей.

— Тетя Лиза! Что-то все-таки случилось. Вы просто не похожи на себя. Пойдемте поскорей в дом, а? Мама даст нам чаю с пирожками… Она наверняка пирожков напекла к моему приезду… Да что с вами, тетя Лиза? Неужели это вы из-за Виктора Гурнова так расстраиваетесь? Да не стоит он этого! Идемте в дом, смотрите, как разыгрался ветер — наверное, в горах буря.