Люда и Игорь Тимуриды - Как воспитать ниндзю

Я с грустью глядела сквозь измученное моей страстью к работе стекло на роскошные экипажи и разъезжающуюся после приема знать. В Англии я только служанка. Стекло взвизгивало и жаловалось, но я была беспощадна. Я действительно умею работать. И это, может быть, мое единственное достоинство. Мама всегда говорила, что я всегда все делаю с абсолютным совершенством и сосредоточением, доводя любую работу почти до абсурда качества, и даже стекло сверкает, как моя лукавая лошадиная мордашка. Но мне, зато, поэтому никогда не бывает скучно. Когда ты абсолютно погружаешься в работу, время куда-то уходит вообще, остается работа и веселое насвистывание, и, самое главное – в сердце не тягостно это делать. Такое сосредоточение в чем-то напоминает молитву.

Мари всегда говорит, что вид моей работы отчего-то вызывает в ней возвышенные мысли, потому что я делаю абсолютно любую работу, действие, задание, дело с таким сосредоточением и любовью, будто молюсь так. И что я просветляюще и благообразно воздействую на слуг, что вообще странно, ведь я такая вертихвостка. Она вообще говорит обо мне комплименты, когда нет джентльменов, что вечно крутятся вокруг нее всегда. И постоянно, издеваясь, подсовывает мне изображение святого Франциска.

Особая утонченность этого издевательства в том, что я знаю, чем я занимаюсь, и она знает, чем я занимаюсь, и Мари тоже этим занимается. Наш отец – дипломат. Это официально. А неофициально, в переводе с английского на языки других стран, где он побывал и где его помнят, это звучит как “проклятый шпион”, “дяденька уважаемая английская сволочь”, “грязный разведчик”, “вонючий агент”, “подлый тайный убийца”. Естественно, это самое лучшее, что можно писать не стесняясь, что говорят о его занятии. А вообще враги и политические противники часто говорят, что он занимается “бандитизмом”, тем, чем занимаются сукины дети, ублюдочными делами, преступной деятельностью висельников и т.д. А его помощник в этом видном занятии – это я.

Наемный убийца, называется.

Мари это сестра. Я видела из окна, как она сейчас катается на лучшем моем коне в роскошной амазонке с каким-то разодетым толстяком, пока я мою стекло в грязной одежде служанки, плюя на нее. Сквозь стекло. И тут же невинно растирая его, ведь я его мою. Мама всегда удивляется, как я добиваюсь такого чудовищного качества, что всегда хочется потрогать, настоящее ли стекло, и есть ли оно вообще. И оставить на нем свои грязные пальцы, – как говорю я. Я выросла на Востоке, и безумное мастерство и трудолюбие, стремление во всем к совершенству и любовь к труду кажется мне естественной. Чего не понимает сестра, выросшая в Англии с матерью. Здесь труд – признак второго сорта.

Из окна мне отлично видно, как сестра, которой уже восемнадцать, одетая в одежду ценой минимум тысячу фунтов и драгоценности такой стоимости, что на них мог жить целый город целый год, беседует с джентльменами и герцогами. Я снова с силой плюю на нее. Мне пятнадцать. Она видит это и тайком показывает мне кулак. В ответ я невинно растираю плевок тряпкой по стеклу, а потом, когда она успокоилась, плюю еще раз сквозь зубы с циничным видом, как типичный мальчишка сорванец с трущоб. И с таким видом, чтоб она никак не могла ошибиться.

Сестра, у которой наблюдательность куда выше среднего англичанина, злится. Окружающие ее герцог и куча золотой молодежи никак не могут понять, чем они вызвали такую злость у юной леди. А та не может объяснить. Я просто служанка, мимо которой они проходят, как мимо тумбочки. Впрочем, сегодня они не проходили, а мерзко смотрели. Что унижало меня еще больше.

А экономка еще удивлялась, почему меня тут же не убили, не наказали и не уволили.

Мне ее жалко.

Мне ее очень жалко.

Я прямо плачу.

Ей придется терпеть меня. А она меня уже терпеть не может.

Связи между другими нашими поместьями здесь нет, этот большой мы купили недавно, и она понятия не имеет, кто здесь хозяйка. И кто распоряжается всем имуществом. И кто купил этот дом. Я верю, что когда она это узнает, это ей принесет удовольствие. Пока думать об этом приносит удовольствие мне.

Настроение сегодня у меня упало до нуля. Оно и так было мерзкое, а после всего случившегося стало вообще плохим. Может, поэтому мальчонка попал под тяжелую руку. Я была слугой, служанкой, пажом, официантом, официанткой на тысячах балов и пиров в тысяче разных стран, и даже давно забыла их количество... Вряд ли даже кто-нибудь в силах представить, на скольких приемах я побывала и почему... Так что работать служанкой мне не впервые, и делать я умею абсолютно все – я работала и швеей, и вышивальщицей, и художницей, и художником, и помощником кузнеца, и садовником, и еще тысячью разных профессий, которые нужны были, чтобы проникнуть в нужный дом... Ведь на слуг никто особого внимания не обращает, а они часто в курсе всего... Слуги все слышат и больше знают... Впрочем, обычно мне не нужно было это делать надолго... Да и моим нанимателям обычно больше ничего уже не было нужно в тот же день...